Осада церкви Святого Спаса

В течение трехнедельного плаванья до Константинополя Дандоло уточнил свои требования к принцу Алексею. А этот юноша с редкой бородкой, от рождения охваченный ненавистью к дяде, с картинно подвешенным на поясе маленьким мечом и в слишком больших красных туфлях, терзаемый постоянным судорожным стремлением всем своим видом и голосом доказать, что он достоин византийской короны, готов был обещать дожу все, чего бы тот ни потребовал. Среди множества привилегий, которые хотел получить для Венеции Энрико Дандоло (а было их восемнадцать бочек, наполненных до самого верха!), от внимания Алексея ускользнула одна, на вид легковесная и почти смиренная просьба, которой он не придал никакого значения.

– В императорской ризнице есть один плащ. – Дандоло вперил в принца свой смерзшийся взгляд. – Мне бы хотелось иметь его на своих плечах. Пусть это будет твоим личным подарком. Ничего другого мне не нужно. Надеюсь, не слишком много?

– Плащ?! – удивился Алексей. – Я уверен, мой защитник, что плащей там очень много. Все будет, как вы пожелаете, не иначе. Пусть даже он порфирный. Все плащи Царырада ваши, а вы выбирайте, друг мой!

– О нет! Благодарю, это было бы слишком. Плащ, о котором я говорю, не из благородной ткани, он не расшит жемчугом и не подбит соболиным мехом. На нем нет золотых застежек и сшит он не по моде. Это простой плащ, сделанный из птичьих перьев. Насколько мне известно, его передал в залог своей верности одному из первых византийскихх василевсов предводитель какого-то скифского племени. Ценности он никакой не представляет, за него можно взять всего лишь какую-нибудь стертую номизму, от силы половину солида, но мне бы очень хотелось его иметь. Перья такие теплые, а у меня по всему телу растекается холод от смерзшегося зрения.

– Ни слова больше, дорогой Энрико! – ответил Алексей, дополнив возглас великодушным царственным жестом – он весь был во власти предчувствия, что вот-вот станет всемогущим властелином всех ромеев. – Считайте этот плащ своим! Чего он стоит по сравнению со столь бескорыстной помощью, как ваша?! Родитель мой! Могу ли я называть вас отцом?

– Спасибо тебе, сын мой. – Старик растроганно положил на плечо юноши свою правую руку, не забыв при этом левой спрятать данное ему обещание в кожаный кошелек, находившийся у него за поясом, там он держал высказанные собеседниками устные обязательства.

Позже Алексею захотелось немного пройтись, сделать еще хотя бы несколько шагов в сторону власти. Стоит двинуться в этом направлении, и редко какой человек сумеет обуздать себя, остановиться. До самого утра Алексей в своих слишком больших красных туфлях шлепал по палубе галеры, охваченный раздумьями о том, где ему лучше стоять, когда флот будет победоносно входить в императорскую гавань Буколеон, прикидывал, откуда он сумеет произвести самое величественное впечатление на своих будущих подданных. Решив наконец, что самое выгодное место на носу галеры, он, чтобы немного успокоиться и развеяться, остался наверху, вдыхая морской воздух, заглядывая в волны и всматриваясь в созвездия. Хотя у него были молодые глаза, видел он не дальше недавно заключенного договора. А уж так ли и заключенного? И тут принц тихо, только для собственного уха усмехнулся:

– Плащ из перьев?! Столько разговоров по поводу какого-то плаща из обычных перьев? Старческие капризы – двумя ногами в могиле, а руками, как ребенок, перебирает песок и перышки!

Но и это оказалось сказано достаточно громко. На противоположном конце судна, сидя над разложенными картами и расчетами, в полной темноте, потому что свет был ему не нужен, правда, действительно занятый землей, которую он сыпал в волны через окно своей каюты, Энрико Дандоло поднял голову и вытер руки о горностаевый мех своей одежды. Ответ искривил его губы в насмешливой гримасе:

– Сопляк, что ты понимаешь!

Большая и Малая Медведица, Весы и Северная Звезда указывали на то, что борта командной галеры соприкасаются с волнами, в которых живут рыбы-птицы. Это был верный знак, что венецианский флот входит в первые ромейские воды. Каждый галиот узнавал волны, принадлежащие Восточной империи, именно по этим созданиям, которыми здесь кишит промежуток между морской и небесной пучиной. Немного дальше, над границей между ночью и днем, кружил двуглавый орел, защитник Византии.

IV

Число семь сотен пятьдесят восемь

Той же ночью, только на суше, вместе сошлись две человеческие фигуры. У первой была нетвердая походка, и она только что покинула корчму на окраине Царьграда в изрядном подпитии после нескольких кружек кислого вина. Войлочная шапка сидела на ней криво, за краешек губ зацепилась мелодия песенки, перемежающейся икотой, одним словом, фигура эта была в прекрасном настроении. Другая куталась во мрак плохо освещенных улиц. Двигалась она вдвойне тихо – одновременно и как разбойник, и как лицо благородного сословия.