Осажденная крепость. Нерассказанная история первой холодной войны

— Если что-то серьезно назреет, то наше вмешательство, не скажу обязательно активное, не скажу обязательно непосредственное, оно может оказаться абсолютно необходимым. Это не значит, что мы должны обязательно идти на активное выступление против кого-нибудь. Это неверно. Если у кого-нибудь такая нотка проскальзывает — это неправильно. Если война начнется, мы, конечно, выступим последними, для того чтобы бросить гирю на чашу весов, гирю, которая могла бы перевесить…

10 марта 1925 года Сталин писал курсантам Нижегородской пехотной школы: «Будем надеяться, что нам удастся превратить нашу Рабоче-Крестьянскую Красную Армию из оплота мира, каким она является теперь, в оплот освобождения рабочих капиталистических государств от ига буржуазии».

Сталинское письмо опубликовали только в феврале 1930 года. Иначе говоря, вождь исходил из того, что советские вооруженные силы — инструмент мировой революции. В апреле 1939 года начальник политуправления Красной армии Лев Захарович Мехлис, недавний помощник вождя, разъяснил подчиненным: в письме Сталина «изложена программа нашей Рабоче-Крестьянской Красной Армии».

Тезис «Лучший вид обороны — это наступление» усиленно пропагандировали армейские политработники, подкрепляя идеи Сталина ссылками на Фрунзе. На XVII съезде партии (зима 1934 года) Сталин говорил, что «дело идет к новой империалистической войне». Он считал, что такая война, как и в 1917 году, приведет к расширению социалистического лагеря:

— И пусть не пеняют на нас буржуа, если на другой день после такой войны недосчитаются некоторых близких им правительств, ныне благополучно царствующих «милостью божией».

В конце 1936 года Сталин пришел к выводу, что социализм в целом уже построен и нужно ставить вопрос о взаимоотношениях Советского Союза и капиталистического окружения. Классовая борьба должна продолжаться и во внешней политике. Сталин напоминал стране, что соседние страны намереваются напасть на СССР, «разбить его или во всяком случае подорвать его мощь и ослабить его».

После убийства ленинградского руководителя Сергея Мироновича Кирова начались массовые аресты. Причем арестованным ставили в вину не только троцкизм или вообще участие в оппозиции, но и обязательно работу на иностранные разведки.

1 октября 1938 года на совещании пропагандистов Сталин по существу распорядился развернуть пропаганду наступательной войны:

— Большевики не просто пацифисты, которые вздыхают о мире и потом начинают браться за оружие только в том случае, если на них напали… Бывают случаи, когда большевики сами будут нападать, если война справедливая, если обстановка подходящая, если условия благоприятствуют… То, что мы сейчас кричим об обороне, — это вуаль, вуаль.

«Красная звезда», главная газета Наркомата обороны, 21 декабря 1938 года писала: «Война СССР против врагов социалистического строя — война особого типа. Самая справедливая из всех справедливых войн, она будет войной наступательной». Главная партийная газета «Правда» писала 9 сентября 1939 года: «Наша борьба далеко еще не окончена. Нам предстоят решающие бои за окончательную победу социализма против капиталистического окружения».

Обещания принести мировую революцию на штыках Красной армии были услышаны во всем мире. И восприняты как прямая военная угроза. Значит, большевики не только пытаются подорвать мир и спокойствие изнутри с помощью местных компартий, но и намерены устанавливать повсюду социализм с помощью вооруженной силы.

Вот почему все двадцатые и тридцатые годы от Советской России пытались отгородиться и не верили вполне миролюбивым речам советских дипломатов. Слова, предназначенные для внешней аудитории, никак не соответствовали тому, что партийные руководители и военные произносили внутри страны.

Какао для голодных детей

Победа в Гражданской войне показала, что советское правительство твердо контролирует всю территорию России. Противники большевиков бежали и превратились в эмигрантов. При всей симпатии к ним западные правительства больше не могли игнорировать реальность — Россия слишком значительная страна, чтобы вовсе не поддерживать с ней отношения.

Правда, процесс признания Советской России растянулся на десятилетие. Основная часть мирового сообщества не желала иметь дело с коммунистическим правительством.

Бывший американский посол в России Дэвид Фрэнсис писал в 1922 году: «Я выступаю за искоренение большевизма, потому что это пятно на цивилизации ХХ века и вдобавок потому, что в наших интересах уничтожить его там, где он появился на свет. Я говорю о «наших интересах» с двух позиций. Во-первых, если дать большевизму разрастись в России, это приведет к беспорядкам во всех странах. Во-вторых, наш долг перед русскими людьми, которые всегда были расположены к Америке, освободить их страну от ущерба и позора, причиненных ей советской властью».