Осажденная Одесса

За стеклами окон, по мало заметным сигнальным огням вдалеке угадывался рейд. В напряженной тишине раздавались то удаляющиеся, то приближающиеся звуки выхлопов движков и моторов — это катера и барказы развозили по кораблям возвращавшихся с берега командиров и сверхсрочников.

Дежурный по политуправлению флота политрук Хсджанов доложил Бондаренко:

— С Херсонесского поста донесли, что слышен шум авиационного мотора.

Мы уже знали, что в районе Севастополя наших самолетов не должно быть в воздухе. Чьи же они?

— Пойдем к командующему и члену Военного совета, — сказал я Бондаренко. — Нужно уточнить ситуацию.

И вдруг тишину разорвали артиллерийские залпы.

Я машинально взглянул на часы: было около половины четвертого.

— Неужели война? — мы взглянули друг на друга.

— Да, — сказал Бондаренко, — не исключено, что война.

Мы вошли в кабинет командующего флотом. Там был Кулаков.

Вице-адмирал Октябрьский разговаривал по ВЧ с Москвой.

— Чьи самолеты? — спросил я у Кулакова.

— Наверное, немецкие, — ответил он и протянул мне телеграмму наркома, адресованную Военному совету. В ней сообщалось: «В течение 22 и 23 июня возможно внезапное нападение немцев. Нападение немцев может начаться с провокационных действий. Наша задача не поддаваться ни на какие провокации, могущие вызвать осложнения. Одновременно флотам и флотилиям быть в полной боевой готовности, встретить внезапные удары немцев или их союзников. Приказываю: переход на оперативную готовность № 1 тщательно маскировать. Ведение разведки в чужих территориальных водах категорически запрещаю. Никаких других мероприятий без особых распоряжений не проводить. Кузнецов».

— Как видите, — сказал Кулаков, — нас уже бомбят. Это не провокация, а самая настоящая война.

Раздвинув шторы, мы выглянули на балкон. Небо бороздили, нити трассирующих пуль, прорезали лучи прожекторов. То и дело вспыхивали белые кулачки разрывов снарядов — зенитные батареи с берега и с кораблей вели огонь по врагу.

— Хорошо встретили! — проговорил Кулаков, и в голосе его чувствовалась гордость за флот.

Наше внимание привлек разговор командующего флотом по ВЧ.

Необычно резким голосом Октябрьский говорил:

— Да, да, нас бомбят…

Раздался сильный взрыв, в окнах задребезжали стекла.

— Вот только сейчас где-то недалеко от штаба сброшена бомба, — возбужденным голосом продолжал Октябрьский.

Мы переглянулись.

— В Москве не верят, что Севастополь бомбят, — приглушенно произнес Кулаков.

А в штаб флота оперативному дежурному с постов связи, с батарей и кораблей доносили: в лучах прожекторов видны сбрасываемые парашютисты. Моргунов доложил, что недалеко от 12-й батареи береговой обороны сброшено четыре парашютиста.

— Усилить охрану штаба! — приказал Рыбалко.

Вскоре выяснилось, что с неопознанных самолетов на парашютах сбрасывались не люди, а мины. Освещенные лучами прожекторов, они принимались сначала за парашютистов. Оказалось, что во время разговора командующего флотом по ВЧ разорвалась не бомба, а мина, упавшая вблизи памятника затопленным кораблям.

После налета вражеской авиации пришло донесение с Дунайской военной флотилии: на рассвете, в 4 часа 45 минут, с румынского берега и полуострова Сату-Ноу был открыт артиллерийский и пулеметный огонь по советскому берегу, портовым сооружениям Измаила и кораблям Дунайской военной флотилии. Дунайцы ответили огнем по румынскому берегу и полуострову, и к 6 часам 30 минутам огневые точки противника были подавлены.

Нас обрадовали эти известия: они говорили о том, что Дунайскую военную флотилию, как и главную базу флота, враг не застал врасплох.

Узнав, что в районе Приморского бульвара и на улице Подгорной взорвались мины, я пошел туда, размышляя о всем виденном и слышанном.

Около Приморского бульвара окна в домах были выбиты, под ногами хрустели осколки стекла. Некоторые дома, и особенно здание филиала Института физических методов лечения имени Сеченова, повреждены взорвавшейся вблизи миной. Среди больных, находившихся на излечении, насчитывалось много контуженных и раненых.

Мина упала в воду у памятника затопленным кораблям. У берега было мелко, и она взорвалась. Но памятник с орлом, распластавшим свои могучие крылья, — символ славы Черноморского флота — не пострадал. На берегу и в воде валялись лоскуты светло-зеленого парашюта.

На Подгорной улице был полностью разрушен жилой дом. От того же взрыва получили повреждения и дома на улице Щербака, расположенной рядом. Создавалось впечатление, будто в эти дома стреляли из пушек прямой наводкой. Во многих домах вылетели не только стекла, но и рамы.

Среди мирных жителей Севастополя появились первые жертвы — 30 человек убитых, 200 раненых и контуженных.

Своевременное затемнение Севастополя и огонь зенитных батарей и кораблей помешали вражеской авиации более точно заминировать фарватеры, чтобы воспрепятствовать выходу кораблей из бухты и парализовать активные действия флота.

С утра подразделения охраны водного района приступили к тралению подходов с моря.