Осажденный Севастополь

Нам полмира вслед глядит.

Офицеры с чувством слушали последние слова.

— Молодец, Иванов, — сказал кто-то. — Он когда-нибудь Лермонтова за пояс заткнет.

— Ну, уж и Лермонтова, — пробормотал скептический подпрапорщик, втайне завидовавший талантливому Иванову 2-му.

Солдаты окончили ужин.

Кое-где слышались песни, но не те удалые, которые поются, когда солдаты идут с унтер-офицерами и ротным командиром, а заунывные деревенские песни. Иные солдаты, собравшись в группы, вели разговоры.

Один солдатик, сидя у бивуачного костра, спрашивал другого:

— А что, брат, ты как думаешь, вернемся мы в Расею?

— А Бог его знает… Может, вернемся, а может, и здесь останемся…

— Займи табачку. Страсть покурить хочется.

— На, бери, что ли. Смотри, завтра отдай.

— А то что ж! Не отдам? Ишь скаредный черт! — прибавил проситель вместо благодарности.

Солдат стал стучать огнивом, высекая огонь для трубки.

— У тебя манерка-то отвязана; пойди зачерпни воды, — говорил старый солдат молодому. — В походе небось просил напиться, а пришел, так сиднем сидит…

— Пойду, дяденька. Вы-то что стоите все, не ляжете?

— А не знаешь, что ли? Так лучше, ноги уставать не будут, а то дорогой после скучать начнут. Мое дело стариковское, от моих ног расейским-то шассеям досталось-таки порядком.

— У Габадулича вода есть. Эй, Габадулич, дай-ка водицы.

Габадуличем солдаты прозвали товарища-татарина. Настоящее его имя было Абдулла. Тот подал воду.

— А ты, дядя Сидорыч?

— Дай два часа переждать, тогда напьюсь.

— Что так?

— После хуже. Глотком не напьешься, да, пожалуй, на ноги все пойдет.

— Как на ноги, дяденька? — спросило вдруг несколько голосов.

— А так, братцы. Вот, примерно, споенная лошадь. Отчего у нее ноги кривы? Гони ты лошадь да дай ей напиться — вода сразу и взойдет в ноги, ну, ноги подведет. Так и солдат. Идет, идет, ну, жарко, ремни давят; вот и хлебнет, а с тех пор и стал пропащий человек, в ногах ломота и в груди тяжко. Так-то, братцы.

— А в сражении-то как же, дяденька, пить небось хочется?

— В сражении, братцы мои, чтобы не соврать, я не бывал; вот шестидесятый год мне идет, а все больше топтал дорожки да по шассеям околачивался. А хоть и не бывал, думаю, там не до питья вам будет. Там знай помни присягу, да и ладно.

— А, чай, страшно, дяденька?

— Двум смертям, братцы, не бывать, когда-нибудь всем помирать надо.

Пробили зорю. Стемнело. Разложили костры.

Некоторые солдаты еще гремели манерками; кто натягивал балалайку, большая часть солдат уже лежала у ружейных козел, укрывшись с головами серыми шинелями. Несколько позднее улеглись и офицеры; все, не исключая высших начальников, были в серых солдатских шинелях, почти сливавшихся с цветом земли.

Настала ночь, звезды горели ярко, почти не мерцая на темном южном небе, Млечный Путь резко выделялся посреди небесного свода. Ночная свежесть давала себя знать. Солдатики все плотнее кутались в шинели. Наступила тишина, изредка прерываемая чьим-нибудь вскрикиванием, фырканьем лошадей и отдаленным лаем собак в опустевших помещичьих хуторах и татарских аулах.

Настало утро. Пробили зорю. Солдаты проворно встали. К кострам понесли чашки и ложки, и в ротных котлах варился ранний бивуачный обед.

В восемь часов батальоны тарутинцев двинулись к аулу Бурлюк.

Вдруг со стороны Евпатории послышалась явственная канонада.

— Нас ведут прямо в дело, — сказал вполголоса подпрапорщик Иванов 2-й, выразив этим тайную мысль, промелькнувшую почти у всех солдат. У многих сердце стало биться учащенно.

Вскоре, однако, было велено остановиться на высокой местности, на расстоянии менее двух верст от реки Алмы. Отсюда море смотрелось как на ладони. Близ Евпатории высился густой лес мачт: это был неприятельский флот. Перед собою тарутинцы увидели маяк. К вечеру их подвинули на окраину возвышенности и повернули фронтом к аулу Бурлюк. За аулом, в стороне Евпатории, виднелась открытая местность, кое-где уставленная стогами сена и копнами хлеба.

XI

На левом берегу Алмы давно уже стояли войска. Так, например, Владимирский полк, прибывший в половине августа вместе с другими форсированным маршем из Молдавии, с тех самых пор стоял лагерем близ Алмы. Несмотря на возвращение из похода, большую часть этого полка составляли не обстрелянные еще солдаты.

С четвертого по восьмое число постоянно прибывали новые полки.

В один из этих дней князь Меншиков, бывший в особенно хорошем расположении духа, поехал со своим так называемым "штабом" осматривать позицию. Отъехали версты три, как вдруг послышались пушечные выстрелы. Это неприятель стрелял в знак благополучного окончания высадки. Князь ехал крупной рысью, но, услышав выстрелы, машинально прибавил ходу. День был ясный, все было весело. Молодые адъютанты сгорали от нетерпения: им казалось, что бой уже начался. Но на Алме было еще тихо. На возвышенности, находящейся над рекою, и внизу, у самой реки, войска занимали позиции и устраивали бивуаки.