Осень

— Старым людям сказки нужны, — произнесла бабушка и грустно улыбнулась.

О чём они? Сказки нужны… Милая бабушка! Сказки! Мы все в сказке! Мы не существуем, и жизнь приснилась нам. Но вы не знаете, и никто не знает. Я гляжу на неё, и что-то поднимается в душе, полное слёз, полное жалости. Она сидит, повернувшись ко мне, и в спокойном лице её и в маленьких чуть мерцающих глазах мне чудится печаль, усталость…

— Старому человеку сказки нужны, — повторила она, тряся головой.

Смеются папа и мама, но смех их робкий, в тайнах смех, и та же печаль летит на меня от них и я готов заплакать от жалости к ним, слабым, — ко всем людям…

— Сколько уже морщин у папы на лице, — мелькнуло у меня, — и если бы он знал, что мы не существуем…

Но если жизни нет, если жизнь сон, то почему же мы так любим её? Как страстно я люблю её! И я, и Коля, и Серёжа — мы говорили "жизнь", но что она, кто она, это неведомое и всем известное? Душа, воздух, время? Как бы когтями мы вцепились в неё, страшно держимся и плачем о ней и хотим её, и не оттого ли, что я не понимал её, была разлита грусть во всём моем существе, в моей любви и детском горе, и не оттого ли мне был так близок Алёша, что я и он думали об одном, не понимали одного? Не оттого ли взгляд человека так грустен, когда он ни о чём не думает? Не оттого ли так часто, так часто я мог задрожать всем сердцем, замучиться от одного услышанного слова, от одного жеста, который не заслуживал ни сострадания, ни участия?

Чай выпит… Опять отец рассказывает мерным голосом, мерными словами, о людях, о жизни, о суете, и снова благоговейное молчание, внимание к тому, чего нет, чего не может быть! О, если бы можно было раскрыть своё сердце, рассказать, что происходит во мне, рассказать, как ясно я чувствую теперь призрачность нашего существования, призрачность его слов, которыми он, точно заживо погребённый, кричит кому-то вверх, перекликается с ним и нет ответа!.. Кого зовёшь, папа? о, скажи, кого?..

Наступила ночь, тяжёлая, детски-угарная, полная ласковых призраков. Коля спит или притворяется спящим. Лампа погасла. Но кто это стоит подле меня, озарённый сиянием? Алёша? Есть ли мир?

Ах, не то! Я люблю Алёшу. Я безумно люблю его. Я люблю тебя, Алёша! Расскажи мне о призраках!

— Коля, — прошептал я.

— Я хочу спать, — внезапно раздался его голос.

— Я тебе не буду мешать… я скажу только два слова… Папа постарел, — да, постарел!

— Зачем я это сказал? — мелькнуло у меня.

— Оставь меня!

— Ты не сердись, Коля… Папа постарел, и не оттого ли он становится ласковее? Ты любишь папу?

Во тьме мне рисуется строгое недовольное лицо Коли, и сразу ряд его лиц летит сверху вниз, куда-то во тьму. Они окрашены в разные цвета, зелёные, красные, лилово-розовые, и я с наслаждением слежу за ними. Внезапно меня охватывает страх. Коля молчит, но я по дыханию его знаю, что он ещё не спит. Я осторожно схожу с кровати и также осторожно усаживаюсь подле него. Он остаётся неподвижным. Я ложусь рядом и дрожу. Хочется говорить о любви, об Алёше, о жарких чувствах, хочется прижаться к нему страстно, задохнуться и умереть в блаженстве.

— Я люблю Настеньку, — неожиданно для себя прошептал я.

Зачем я солгал? Ведь я влюблён в Алёшу? Но разве я знаю, разве я понимаю своё волнение, это состояние сладостных тисков, в которых нахожусь? Во тьме выплывает Настенька, и я говорю себе: это Алёша. Оба сливаются в одно лицо, в одну фигуру, и снова падают сверху вниз, ряд их, зелёных, красных, лилово-розовых…

— Я тоже… — произнёс вдруг Коля.

Он повернулся ко мне, задышал быстро, будто взбирался бегом на гору, и внезапно, неловко как-то обнял меня и крепко прижал к себе.

— Я люблю Настеньку, — шёпотом повторил он, — я люблю…

"Сказать ли ему правду?" — мелькает у меня. Я прижмусь к нему, но я ведь люблю Алёшу, а не его!

— Коля — произнёс я робко…

Слова сами замерли. Я почувствовал его губы у своих губ и с непонятным упрямством, как бы на зло себе, я сжимаю его судорожно, и уже покорно, чтобы не обидеть его, с подогретым жаром, твержу:

— Я люблю Настеньку.

— Я её с первого раза полюбил! — признался Коля.

— Зажги, Коля, лампу.

— Нет, не нужно, так лучше. У меня есть её платочек… Он пахнет удивительно, как она. Я люблю, Павлуша? Разве я люблю?

— Что такое любовь? — вырвалось у меня.

— Я не хочу теперь знать, — пробормотал он, целуя меня. — И Бога не хочу, ничего не хочу. Я люблю…

— А я не могу, Коля, — я хочу знать, что со мной. Раньше я влюбился в Алёшу. Я хотел убежать с ним в лес. Почему я хотел убежать с ним?

— Как ты сказал, Павка? В лес? Но я тоже мечтал убежать с ней в лес. Она даже согласилась…

Никогда бы не поверил, чтобы Настенька согласилась… Я морщусь от какого-то неприятного чувства и холодно говорю:

— Мы счастливы теперь, Коля… Правда, мы счастливы?

— Я расскажу тебе сказку, — таинственно прошептал он, прижавшись ко мне.