Осень

— Пойдемте-ка и мы, — обратилась Цинь к Юнь, пропуская ее вперед. Но Юнь в свою очередь уступала ей дорогу. Шу-хуа, стоявшая позади, не выдержала:

— Пока вы тут церемонитесь, я пройду. — И она протиснулась вперед. Цинь и Юнь посмеялись и перестали церемониться. Юнь пошла впереди, а сзади, взявшись за руки, шли Цинь и Шу-чжэнь. Поднявшись к беседке, девушки увидели Цзюе-синя и Мэя, которые, прислонившись к решетчатой балюстраде, опоясывающей озеро, вели беседу. Подойдя к ним, все остановились и стали любоваться открывшимся пейзажем.

На земле лежала тень ясеней. Лучи солнца не проникали сквозь густую листву. Внизу расстилалась зеркальная поверхность озера, в которой отражались безмятежная голубизна неба, густой лес. Противоположный берег утопал в зелени деревьев. Дома и искусственные горки прятались в чаще.

Пышный блеск Шести Династий

Канул в мрак веков… —

донеслась знакомая мелодия. Все взгляды обратились вниз, откуда лилась песня.

Облик родины любимой…

Это Цзюе-минь, стоя на лестнице у самой воды, с чувством пел «Цзинлин Хуайгу»[2].

Уж не тот, что встарь…

Шу-хуа подхватила песню. К ним присоединился Цзюе-синь, затем Цинь. Юнь, Шу-чжэнь и Мэй молча слушали, а Цуй-хуань и Ци-ся тихо разговаривали, стоя под ясенем. Закончив песню, Шу-хуа крикнула:

— Цзюе-минь, иди к нам! Что ты там скучаешь в одиночестве?

Цзюе-минь оглянулся. Из-за балюстрады виднелись приветливо улыбающиеся лица. Он решил отложить мучившие его вопросы (он часто глубоко задумывался, стремясь отыскать средство, чтобы облегчить участь ближних) и, приняв безмятежный вид, насвистывая взбежал по лестнице.

— Что ты там делал внизу? Почему не пошел вместе с нами? — набросилась Шу-хуа на Цзюе-миня.

— Что делал? Пел. Ведь ты же сама подпевала мне, — уклонился от ответа Цзюе-минь.

— А разве обязательно уединяться для того, чтобы петь? — допытывалась Шу-хуа.

— Сестрица, ты что, следователь? Я просто немного задержался внизу, чтобы полюбоваться живописным видом, — со смехом возразил Цзюе-минь.

— Ты, кажется, чем-то расстроен, — продолжала Шу-хуа.

— Шу-хуа, давайте лучше споем, — вмешалась Цинь. Взглянув на нее, Шу-хуа усмехнулась.

— Расстроен? — удивился Цзюе-минь и деланно рассмеялся. А затем многозначительно добавил: — А что меня может расстроить? У меня неразрешимых проблем нет.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что у меня они есть? В таком случае ты ошибаешься, — самонадеянно ответила Шу-хуа.

Ее слова развеселили Цзюе-миня, и он с удовлетворением заметил:

— Человеку с такой уверенностью, как у тебя, все нипочем. Следует, конечно, верить в себя, но излишняя самоуверенность тоже вредна.

— Смотрите-ка, а спор становится интересным, — сдержанно улыбнулась Юнь, восхищенно глядя на них.

В листве зазвенели птичьи голоса, налетел порыв ветра, качнул ветви ясеня, и тени зашевелились. Стайка красивых пичужек выпорхнула из листвы и, описав несколько кругов, снова скрылась в ветвях.

— Шу-хуа, слышишь, как птицы поют? Давайте и мы споем, — вновь предложила Цинь.

— Цинь, ты только послушай, какие истины изрекает Цзюе-минь. Мне сегодня просто везет. У меня появился еще один учитель, — расхохоталась Шу-хуа, дергая Цинь за рукав.

— Глупая, что же в этом смешного? — с укором сказал Цзюе-минь. И, видя, что Шу-хуа корчится от смеха, легонько стукнул ее по голове и добавил: — Что попусту, болтать с тобой! Лучше споем.

— Хорошо, что же мы споем? Споем «Маньцзянхун», — предложила Шу-хуа и, глядя на Юнь, добавила: — Юнь, ты тоже пой, мы еще не слышали, как ты поешь.

— Но я, право, не умею. Я не училась. Пойте вы, — зардевшись, скромничала Юнь. Дома ей действительно не приходилось петь. Она даже не слышала, чтобы дома пели. И только раз, после возвращения вместе с семьей в этот город, ее бабушка пригласила слепого бродячего музыканта, который спел несколько народных песенок.

— Тогда подпевай нам и понемножку научишься, — подбадривала ее Шу-хуа. Она уже хотела запеть, но вдруг повернулась к Цзюе-синю: — А ты не будешь петь? Вы так долго секретничаете с Мэем, неужели еще не наговорились?

Цзюе-синь с Мэем, прислонившись к перилам, вполголоса беседовали. Цзюе-синь, услышав, что Шу-хуа обращается к нему, быстро повернулся:

— Мэй так редко бывает у нас. Нам нужно еще кое о чем поговорить. Пойте одни, а мы послушаем.

— Шу-хуа, оставь их в покое, — вмешалась Цинь. — Я запеваю:

Волосы от гнева поднимают шлем…

Цзюе-минь и Шу-хуа дружно подхватили. Затем к ним присоединился робкий голосок Шу-чжэнь. Стройно и гармонично звучали слова знакомой песни. Молодые жизнерадостные голоса звенели в воздухе. Песня с неотразимой силой проникала в их сердца, горячила кровь, задевала самые сокровенные струны души, воспламеняла в них страстные желания. Она увлекала их с собой, уносила высоко-высоко, в область прекрасных грез.

….

Воины ждут вражеской крови.

Запах крови пьянит их сердца…

….

….

После «Маньцзянхун» они запели популярную веселую песню «Лэцзяо».