Осень

— Я ведь понимаю, чего вы хотите, — миролюбиво произнесла она. — Я никогда не пыталась вмешиваться в ваши дела. Что я могу сказать? Я знаю, что от учебы вреда не будет. Вот, например, ты, Цинь. Ты разбираешься во всем лучше других, так как ты училась. По правде говоря, ты мне всегда была по душе: ученье тебя не испортило. — Она дружески улыбнулась девушке. — Но девушки из нашей семьи — из семьи Гао — никогда в школах не учились. Даже когда вы занимались дома с учителем, кое-кто был недоволен и прохаживался по этому поводу. Я сама, — обратилась она к Шу-хуа искренним тоном, — и рада бы согласиться отпустить тебя учиться, но все же немного боюсь — не знаю, что они скажут. Кэ-мин, правда, упрям, но все же справедлив. А вот Кэ-ань и тетя Ван — особенно она — так они за компанию с Чэнь итай последнее время только и делают, что мне поперек дороги становятся. Мне один их гнусный вид омерзителен: набелены белее снега, смеются лишь губами, а не сердцем. Настоящие «коварные министры»[27]. И все время держат в уме уйму пакостей. — Госпожа Чжоу разволновалась и так и сыпала словами. Но выговаривала она все совершенно отчетливо — и ни одно слово не ускользнуло от внимания слушающих. При последних словах она невольно скрипнула зубами, обуреваемая гневом. Затем резко повернулась к Ци-ся: — Налей-ка мне чаю.

Все молча смотрели на нее. Когда она отпила половину из поданной ей чашки и раздражение ее несколько улеглось, Цзюе-минь попытался разъяснить матери их отношение ко всему происходящему:

— Мы знаем, мама, что у тебя свои огорчения и заботы. Но мне кажется, что они не смогут ничего поделать. Разве имеют они право вмешиваться в наши дела — ведь они сами не научили нас ничему хорошему? И нам не нужно приспосабливаться к ним, бояться их интриг и тем самым напрасно разбивать собственное будущее…

— Подожди-ка! Что это там такое происходит? — вдруг остановила его мать.

— Опять дядя Кэ-дин с тетей Шэнь ссорятся. Ведь для них раз в несколько дней не сцепиться — все равно, что пьянице не опохмелиться, — съязвила Шу-хуа.

— Что пользы от таких скандалов? Ночь, а они всех на ноги поднимают! Только людей беспокоят, — нахмурилась госпожа Чжоу.

— То, что они ссорятся, — на это наплевать. Только вот Шу-чжэнь страдает. Если тетя Шэнь дядю не перекричит, обязательно на Шу-чжэнь злость сорвет. Они, видно, только тогда успокоятся, когда ее в гроб вгонят! — гневно говорила Шу-хуа, забыв уже о своих делах.

— Я вижу, вы тут сговорились мне насолить! — донесся до них пронзительный голос госпожи Шэнь, — мало того, что меня оскорбляют! Ты еще им помогаешь? А еще говорят, что в доме Гао все ведут себя прилично! Где же это видано, чтобы свояк ночью бегал к снохе?

— Что хочу делать, то и буду. Ты, что, мне — надсмотрщик, чтобы в мои дела вмешиваться? — Кэ-дин громко выругался и стукнул кулаком по столу.

— Закрой-ка поплотнее окно, Ци-ся, — поморщилась госпожа Чжоу. — Эти крики только настроение людям портят.

Из трех окон с узорчатыми переплетами, выходивших к противоположному флигелю, среднее было наполовину приоткрыто.

— Дай я закрою, — вызвался Цзюе-минь, видя, что низенькой Ци-ся не достать до верхнего крючка; подошел, снял крючок, опустил раму и запер. Как раз в этот момент из противоположного флигеля донеслись громкие ругательства, звон разбитой посуды, стук падающих скамеек — схватка между супругами, по-видимому, дошла до наивысшей точки.

— Пойду позову дядю Кэ-мина, — сквозь зубы, словно самому себе, процедил Цзюе-синь и поднялся со своего места, собираясь выйти.

— Не ходи, Цзюе-синь, — тихо остановила его госпожа Чжоу. — Цзюе-синь удивленно взглянул на мать, не понимая, почему она не пускает его к Кэ-мину. Та поняла взгляд сына и постаралась объяснить: — Видишь ли, Кэ-мину с ними не справиться. Будь он в силах сделать это, скандалы давно бы прекратились. Ну, позовешь ты его — и только еще больше расстроишь. По-моему, если им нравится скандалить, пусть себе скандалят, пока один другого не «убедит» до членовредительства, потом меньше скандалов будет. — Госпожа Чжоу высказалась, и на душе у нее стало легче. Она видела, что глаза всей молодежи устремлены на нее, и от этих взглядов почувствовала и себя как будто моложе. С радостным удивлением глядя на их лица, такие молодые, честные, добрые, не омраченные ни заботами, ни печатью времени, она чувствовала прилив бодрости, и ее собственные невзгоды, казалось, в мгновение ока окончательно покинули ее. Она начинала сознавать, что эта эпоха принадлежит им, молодым, что только у них она сама найдет понимание и сочувствие.

— Я согласна отпустить тебя учиться, дочка, — решилась она. — Нам нет никакого дела до них. Пусть себе злословят — твое дело прилежно учиться. Настойчивости у тебя хватит. В будущем ты сможешь постоять за себя. А вы все — постоите за меня.

У всех точно камень спал с души — таким решительным и бодрым тоном были сказаны эти слова, хотя они и были для них неожиданны. Все лица засветились радостью; даже Юнь довольно улыбнулась, а Шу-хуа чуть не прыгала от радости.