Осень

Они сели на скамейку. Парочка ребятишек удила рыбу с камней перед ними. На камнях стояла собака и отряхивала с шерсти воду канала. Мальчишки визжали и смеялись, когда брызги разлетались в воздухе и попадали на них.

– Картинка или история? – сказал Дэниэл. – Выбирай.

– Картинка, – сказала она.

– Хорошо, – сказал Дэниэл. – Закрой глаза. Закрыла?

– Да, – сказала Элизавет.

– Фон насыщенного темно-синего цвета, – сказал Дэниэл. – Темнее неба. Поверх темно-синего фона, посредине картинки, фигура из светлой бумаги, напоминающая круглую полную луну. Поверх луны, больше ее по размерам, черно-белая женщина в купальнике, вырезанная из газеты или модного журнала. А рядом – гигантская человеческая рука, к которой она как бы прислоняется. Гигантская рука держит крошечную младенческую ручонку. Точнее, младенческая ручонка тоже держит большую руку за большой палец. Под всем этим стилизованное изображение женского лица – одного и того же, повторяющегося несколько раз, но всякий раз над переносицей нависает локон настоящих волос другого цвета…

– Как в парикмахерской? Образцы краски? – уточняет Элизавет.

– Ты поняла, – сказал Дэниэл.

Она открыла глаза. Глаза Дэниэла были закрыты. Она снова закрыла глаза.

– А где-то вдалеке, на синеве внизу картинки, рисунок корабля с поднятыми парусами, только маленького – самый маленький предмет во всем коллаже.

– Ладно, – сказала Элизавет.

– Наконец, розовые кружева – то есть натуральный материал, настоящие кружева, приклеенные к картинке в нескольких местах: в верхней части, а затем ближе к середине. Вот и все. Это все, что я могу вспомнить.

Элизавет открыла глаза. Она увидела, как Дэниэл открыл их минуту спустя.

Вечером, сидя дома и засыпая на диване перед телевизором, Элизавет вспомнила, как он открыл глаза, и в памяти всплыл тот момент, когда вдруг зажигаются уличные фонари и кажется, будто тебе подарили подарок или дали шанс, будто тебя выделили и избрали.

– Что думаешь? – спросил Дэниэл.

– Мне нравится сочетание синего и розового, – сказала Элизавет.

– Розовые кружева. Темно-синяя краска, – сказал Дэниэл.

– Мне нравится, что можно потрогать розовый, в смысле, если он из настоящего кружева, и он на ощупь не такой, как синий.

– Это хорошо, – сказал Дэниэл. – Очень хорошо.

– Мне нравится, что ручонка держит большую руку точно так же, как большая рука держит ручонку, – сказала Элизавет.

– Лично мне сегодня особенно нравится корабль, – сказал Дэниэл. – Галеон с поднятыми парусами. Если я правильно припоминаю. Если он вообще там есть.

– Значит, это настоящая картина? – спросила Элизавет. – Вы ее не придумали?

– Настоящая, – сказал Дэниэл. – Точнее, была. Ее создала одна моя знакомая художница. Но я восстановил ее по памяти. Какое впечатление она на тебя произвела?

– Как будто я приняла наркотики, – сказала Элизавет.

Дэниэл остановился на тропинке вдоль канала.

– Разве ты когда-нибудь принимала наркотики? – спросил он.

– Нет, но если бы принимала и в голове все смешалось в кучу, то было бы немного похоже, – сказала Элизавет.

– Господи. Теперь ты расскажешь маме, что мы весь день принимали наркотики, – сказал Дэниэл.

– А можно пойти и посмотреть? – спросила Элизавет.

– Что? – спросил Дэниэл.

– Коллаж, – сказала Элизавет.

Дэниэл покачал головой.

– Я не знаю, где он, – сказал он. – Возможно, его уже давно нет. Бог его знает, где сейчас все эти картины.

– А где вы вообще его увидели? – спросила Элизавет.

– В начале 1960-х, – сказал Дэниэл.

Он сказал так, словно время – это место.

– Я был там в тот день, когда она его создала, – сказал он.

– Кто? – спросила Элизавет.

– Уимблдон Бардо[7], – ответил Дэниэл.

– Кто это? – спросила Элизавет.

Дэниэл взглянул на часы.

– Идем, юная художница, – сказал он. – Зеница моего ока. Нам пора.

– Как время летит, – сказала Элизавет.

– Да, летать оно умеет, – сказал Дэниэл. – В буквальном смысле. Смотри.

Элизавет почти не помнит всего предыдущего.

Зато она помнит, как они шли по берегу канала, когда она была маленькой, и как Дэниэл снял с запястья часы и бросил в воду.

Она помнит нервную дрожь, абсолютную немыслимость этого жеста.

Помнит, как на камнях сидели двое мальчишек и как они повернули головы, когда часы описали дугу в воздухе над ними и ударились о воду канала, и она знала, что это часы, часы Дэниэла, а не просто старый камень или какой-то мусор, летящий в воздухе, и еще она знала, что эти мальчишки никак не могли об этом знать, что только она и Дэниэл знали о чудовищности его поступка.

Она помнит, что Дэниэл предоставил ей выбор: бросать или не бросать.

Она помнит, что выбрала: бросить.

Помнит, как пришла домой и рассказала маме что-то поразительное.

Еще одно воспоминание из другого времени, когда Элизавет было тринадцать: в памяти тоже сохранились лишь обрывки и фрагменты.

– Так почему же тогда ты постоянно крутишься вокруг старика-гея?

(Это слова матери.)

– Нет у меня никакой фиксации на отце, – сказала Элизавет. – И Дэниэл не гей. Он из Европы.