Осень без любви

Зина пришла с кухни и тоже удивилась. Таким молодым да симпатичным она Мануйлова никогда не видела.

— Теперь тебе, Ваня, больше тридцати и не дашь. С такой-то телекомплекцией можно, соответственно, всех баб в поселке с ума свести, — сказал завистливо Прорехов, просверливая своими глазами Мануйлова, будто пытаясь понять, каким он теперь стал внутри. — Я думаю, тебе нужно немедленно жениться, пока не увял или не отпустил новую бороду, — неожиданно закончил он.

Вот с этого-то времени и стал на повестке женский вопрос.

Иван вначале смущался, мялся, краснел, когда говорили о его женитьбе, но Прореховы так горячо его убеждали, что ему необходимо жениться, что он вскоре поверил в это.

Теперь, как придет Иван к Прорехову, тот сразу бросает все дела, зовет жену и говорит:

— Давайте, соответственно, вместе обсудим женский вопрос.

Сядут они у стола кружком и начинают обговаривать, обсасывать поселковых девок в возрасте от семнадцати до тридцати лет. Прорехов почему-то не хотел, чтобы у Ивана была жена старше тридцати лет.

Женщин в поселке мало, в большинстве они разведенные, испорченные вниманием многочисленных поклонников. Так что за такого, как Мануйлов, жениха, не занимающего высокого поста, не каждая пошла бы.

Иван хотел жениться на тихой, обходительной женщине, которая уважала бы его, ну, а на внешность он не смотрел. Прорехов же, наоборот, советовал найти бойкую и видную, чтобы была на зависть всем мужикам в поселке.

— Тебе такая баба нужна, чтобы в руках самому приятно было бы подержать и у других мужиков, соответственно, слюну выжать, — говорил он.

Зине все равно, какая будет жена у Мануйлова, но она одно советовала, чтобы Иван за молодыми не гонялся, потому что сила у него быстро уйдет, а молодая жена баловаться и безобразничать начнет.

— Ты тоже скажешь! — горячился Прорехов. — Пока он выбьется из сил, так любую, соответственно, до смерти заездит. Он всю жизнь берег себя, а теперь его нужно с цепи спустить. Для такого случая, соответственно, девка-огонь нужна.

Так в решении важного, поистине глобального для Ивана Мануйлова вопроса, прошло лето, осень и зима.

Весной, когда на смену круто заваренным пятидесятиградусным морозам пришло влажноватое, душистое, долгожданное тепло, когда снег на пригорках стаял, а в долинах он посерел — захворал от тепла; когда на темных, больших проталинах еще не подсохла земля, пахнущая болотистой мокротой; когда пришли белые ночи, наполняющие легкой печалью человеческую душу; когда с юга прилетели утки и гуси, Мануйлов с Прореховым ушли на охоту.

В эти-то дни Иван был особенно душевно отзывчив. Случайно он проговорился Прорехову, что если бы ему понравилась какая-нибудь женщина, то он и на деньги не поскупился бы, и назвал при этом сумму, которая была у него на сбережении. Охотовед, услышав о больших деньгах Мануйлов, побледнел и, размышляя о чем-то, на протяжении всех охоты больше не говорил о женщинах.

Уж летом, когда Прореховы собирались уезжать в очередной отпуск на материк, за столом, в их квартире, опять шел длинный разговор о невесте для Мануйлова. После настойчивых убеждений охотоведа все пришли к выводу, что в поселке подходящей жены Мануйлову не найти и что в этом важном вопросе «нужно глубже смотреть в пространство» и искать жену на материке.

Первые летние месяцы прошли в томительном ожидании вестей от Прорехова. И чего только не передумал за это время Мануйлов. Мечтал, какую подберут ему кралю, как он с ней встретится, и о чем будет говорить, как пройдет у них первая ночь. Больше всего Иван боялся, что попадется такая женщина, которая высосет из него все накопленные за долгие годы жизни на Крайнем Севере сбережения и скроется. О таких женщинах он слышал из рассказов мужиков. «Какая бы расписная красавица она ни была, — размышлял он, — ухо востро держать буду. Как замечу что-то неладное, так сразу и в разрыв с ней».

Чтобы предстать перед женщиной, которую мог привезти Прорехов, в лучшем виде, Иван купил себе новый черный костюм, несколько белых рубашек, которые раньше, ввиду их необычной маркости, не носил, два старомодных галстука, дорогие туфли и даже нейлоновые носки, презираемые им потому, что эти носки прилипали к его потным ногам, как резина на клею.

Осенью, когда Иван Мануйлов, утомленный долгим ожиданием вестей от Прорехова, поостыл, тут-то и получил извещение на телефонный разговор. Пришел Иван на почту за час до переговоров и сидел, ждал с таким обреченным видом, будто ждал не разговора с другом, а своей смерти. Сердце у Ивана стучало часто, гулко, как отбойный молоток, а от липкого пота зудело все тело. Когда его наконец пригласили в переговорную будку, он даже закашлялся от волнения.

— Здравствуй, Ваня! — послышался в трубке бодрый и, как показалось Ивану, хмельной голос Прорехова. — Как у тебя главный вопрос решается? Ну, соответственно, женский вопрос?

— На прежней точке замерзания стоит, — ответил Иван.