Осень без любви

— Да что они, с ума посходили, звонить в такое позднее время? — весело воскликнула Елизавета, поднимаясь из-за стола.

Вновь спрашивали директрису Дома культуры. Елизавета отвечала охотно, даже чуть-чуть лихо, — нравилось ей говорить по телефону.

День назад в фойе натирали пол, запах мастики еще не выветрился. Сладковатый, въедливый, он, казалось, впитался в стены, мебель, одежду, наполнил самих людей.

— Посидишь здесь, надышишься этой вони, потом будет голова, как у сатаны, болеть, — тихо, раздраженно проговорила кассирша, посмотрела на вахтершу и подумала: «Чего я тут сижу?»

Что-то удерживало Марию Ивановну у стола, рядом с этой спокойной и довольно странной женщиной. Доброта ли ее, успокоенность или эта бесхитростная обнаженность, с которой она рассказывает о себе? Вообще-то вахтерша ей нравилась, с ней было как-то просто и надежно.

— Ты не беспокойся, Марь Ивановна, — сказала Елизавета, еще сильнее розовея. — Я недавно проветривала помещение.

— Домой скоро пойдешь?

— Вот-вот сменщик появится и пойду. Ты спешишь?

— Нет, куда мне спешить! Отспешила… Пеклась, пеклась о сыночке своем, а он и выкинул такое…

Кассирша как-то неестественно быстро заморгала и потянулась в карман за носовым платочком.

— Не переживай, у людей хуже бывает горе, и переносят его. Сделанного не возворотишь. Потом, вернется же он годика через три-четыре. Говорят, когда хорошо там себя ведут, раньше отпускают.

— Не в этом дело, когда вернется… Такое совершил! Людям в глаза стыдно смотреть.

— Твой парень вроде скромный был. Я его частенько видела здесь на танцах. Он и не курил и трезвый приходил. Это дружки его на такое дело подбили…

— Дружки не дружки, а за преступление щадить никого не щадят. Правильно делают… Они этой бедной девчонке жизнь искалечили… И себе, дураки. У него ж невеста чудесная была. Говорит, выпил много и разум потерял. Не в этом дело. Просто он без цели жил, как и я без цели живу. Кончил десять классов, не стал дальше учиться и работать не пошел. В ресторан повадился ходить… Как я родителям своим и родителям покойного мужа в глаза буду смотреть?!

Мария Ивановна опять потянулась за платочком. Горе свое она переносила в слезах, с неистовым самобичеванием. В беде сына она никого не винила, кроме себя. И хотя ей казалось, что она знала ошибки, просчеты в его воспитании, но на самом деле эти ошибки ей виделись не слишком существенными; она склонна была принять все произошедшее за нелепую случайность.

— Сергей Павлович как-то приходит на работу веселый такой, — заговорила Елизавета, стараясь отвлечь кассиршу от тяжелых мыслей, — говорит нам во всеуслышание, что сегодня у него самый счастливый день в жизни. Все стали спрашивать, что ж такое произошло! А Сергей Павлович отвечает, что защитил какую-то диссертацию. Рассказывает, что и как, а сам такой радостный, просто горит от счастья. Как тут ему не поверишь? Мы тогда и не знали, что он игру такую ведет. Стали его все поздравлять, даже за шампанским кто-то сбегал. Месяца два он счастливый ходил, потом призабылось все.

Прошло еще сколько-то времени, и опять он во всеуслышание объявляет, что у него самый рассчастливый в жизни день настал. Говорит, мол, вышла большая книга его воспоминаний о Севере. Мы тут все опять к нему кинулись, что за книга и где она. Когда он стал говорить, мы поняли, что ничего у него не напечатано, но вида не подали. Потом, когда он всякое выдумывал, ему уж не верили, но поздравлять поздравляли, и он счастлив был. Когда я одна осталась и тоска меня захватила, он тут мне и рассказал про игру, про игру с самим собой.

В фойе было душно. В противоположных концах большого зала горело всего две лампочки, и от этого полумрака духота казалась еще нестерпимее.

У Марии Ивановны стала слегка кружиться голова. Подняться и уйти она не решалась. Удручающее состояние, владевшее ею в последние дни, какое-то мертвое, холодное презрение к себе, мучившее ее, когда она оставалась одна, сейчас куда-то отступили, и она боялась, что стоит ей вновь появиться в своей квартире, как весь груз горького женского одиночества раздавит ее.

Рядом с Елизаветой было по-домашнему уютно. Казалось, что она от всего может защитить и, как мать, помочь в трудную минуту.

— Душно, голова прямо кругом пошла, — жалобно проговорила кассирша.

— Я сейчас дверь открою! — спохватилась Елизавета.

Вахтерша поднялась со стула и тяжело, неуклюже направилась к двери, но не дошла до нее, дверь сама распахнулась. На пороге появился сменщик Иван Семенович — высокий болезненный старик, с голубовато-мутными жесткими глазами.

— Иван Семенович, дверь не закрывай, а то больно душно, — попросила Елизавета.

Дед подпер дверь палкой, которая стояла в углу, и прошел к столу ровной генеральской походкой.

— Что тут нового? — по-хозяйски усаживаясь на стул, спросил он.

— Все в порядке, — ответила Елизавета. — Проводил дочку?