Осень без любви

— Елизавета Акимовна! Ты помоги мне, ты научи меня чему-нибудь, хоть рукоделию какому-нибудь. Мне уж до смерти надоело билетики продавать, я хоть что-то сделаю своими руками.

Мария Ивановна смотрела на Елизавету так, что у той защемило сердце.

— Да я с радостью, с самым великим удовольствием…

— Спасибо, только про игру я так скажу, не лежит у меня душа к ней. Гадко все это и глупо… Бросай и ты чепухой заниматься.

Елизавета молча поднялась и принесла еще одну бутылку вина.

— Ты что, мы ж сопьемся! — воспротивилась Мария Ивановна.

— Пря-м-о-о… В коем веке выпили и уж сопьемся. Я вот еще сыновью музыку включу.

Елизавета прошла во вторую комнату и принесла маленький японский кассетный магнитофон. Она положила его на стол и нажала клавишу пуска. Веселая музыка заполнила разом всю квартиру. Мария Ивановна понимала, что жить так, как раньше, она уж не сможет, но и по пути, к которому ее призывала Елизавета, не пойдет.

Не только сыновье горе заставило ее переосмыслить свою жизнь, но и эта случайная встреча. Бывает же так, что годами видишь счастье в одном, а выходит, что оно в другом, и понимаешь это неожиданно и, может быть, поздно.

В голове у Марии Ивановны от выпитого туманилось. За многие дни терзаний на душе было просто, покойно. Верилось в хорошее, потому что только в хорошее хотелось верить.

— Елизавета, давай всегда с тобой дружить, — стараясь перекричать музыку, сказала кассирша.

— Давай, я завсегда рада…

Северная светлая ночь сочилась белизной в окна квартиры. Где-то в бесконечной плоти времени уж зарождался день, новый, еще никем не прожитый день. Что принесет он людям?

Мужчины, рожденные в январе

В апреле, когда уже ярко светило солнце и с крыш свисали длинные, слегка изогнутые, точно турецкие ятаганы, сосульки, когда воздух, повлажнев, нес в себе горьковато-сырой запах земли, когда ночи стали до того короткими, что не успевало темнеть, начальник планового отдела райисполкома Осокин Илья Иванович слег в больницу.

Врачи вначале не говорили, что у него за болезнь, мол, дают о себе знать старые фронтовые раны. Но Илья Иванович знал, что это не так. Ему и раньше приходилось лежать в больнице, когда действительно начинало крутить простреленную ногу и плечо, но теперь были иные боли и такая слабость во всем теле, что он порой даже не мог пошевелить рукой.

Потом он все-таки узнал, что у него рак — болезнь, о которой теперь так много пишут и говорят и которой все боятся.

Осокин не испугался этой болезни — что на роду написано, от того никуда не денешься — стоически переносил недуг.

После почти месячного лечения Осокину полегчало, и врачи стали поговаривать об отправке его в областную клинику.

Илья Иванович лежал в просторной палате (больница была недавно построена), недалеко от окна, смотрел в него, вспоминал прожитое и почти совсем не думал о будущем. Небольшой квадрат неба, видимый в окно, стал теперь для Осокина как бы другом. За свою пятидесятипятилетнюю жизнь он, пожалуй, столько и с таким пристрастием не смотрел ввысь.

По утрам, когда небо было румяным от восходящего солнца, Осокин думал о своей молодости, о кипучих днях, проведенных на строительстве Днепрогэса; в полдень, вглядываясь в белесую синь, он думал о зрелых годах, отданных Чукотке; ночью больше всего думалось о войне, о болезни и всяких неурядицах в жизни.

В нем уже жило то, неестественное для здорового человека, ощущение, приходящее так часто к больным, что жизнь принадлежит не ему, а кому-то другому. Он чувствовал, что она превратилась в нечто пространственно-ощутимое, видимое издали и как никогда понимаемое им самим.

По вечерам в палату, пропахшую камфорой, к Осокину приходила жена, тихая, с ввалившимися от переутомления и страдания глазами, измученная и потому похожая на вымокшую птицу. Она садилась рядом на табуретку, боязливо поправляла сползающий с узких плеч халат, улыбалась ласково мужу, глаза ее теплели, влажнели, в них было какое-то заискивание, и, подавив волнение, тихо начинала рассказывать новости.

— Барановы собрались уезжать — в Магадан перевели. Привет шлют. На работе у вас все хорошо, я Ксению Евгеньевну видела.

— Баранов-то, что ж, доволен?

— Конечно, квартиру хорошую дают и жене его, Любе, работу подходящую подыскали.

— Его также в строительный трест берут?

— Туда. Оклад, говорят, хороший…

— Что ж, парень он толковый, таких надо всегда выдвигать. Я помню, как он начинал…

Осокин задумался. На его лбу четыре глубоких морщины, разделенных как бы надвое перпендикулярной короткой пятой. Когда он задумывается и морщится, то морщины изгибаются и принимают вид четырехкрылой птицы с очень большим клювом.

— С Адамовым они вечно конфликтовали, — вставила жена.