Осень без любви

Девочка бойко прочитала на ломанном русском языке стихотворение Пушкина «У лукоморья дуб зеленый…» и села. Потом это же стихотворение прочитала два мальчика.

— Ребята, кто из вас знает загадки? — спросил Иван Александрович.

Первой руку опять подняла Мира Кутгеут.

— Пожалуйста, Мира.

— Без рук, без ног, а пишет?

— Кто это, ребята?

— Карандаш! — хором закричали в классе.

— Правильно, молодцы! Какие еще вы знаете загадки? Может, кто-нибудь расскажет интересный рассказ из книжки или из своей жизни?

Не успел Курнев произнести последнее слово, как из-за крайнего стола вскочил рыженький, худенький мальчик, все время с каким-то не то скучающим, не то пренебрежительным видом посматривающий на нового учителя, громко, разом загоревшись, спросил:

— А можно мне вам загадать загадку? Эти-то не ответят, они тыловые крысы.

Он махнул уничижительно рукой на ребят и уставился голубыми, полными любопытства, насмешки глазами на Курнева.

Иван Александрович прямо растерялся от этого, несущего в себе иронию взрослого человека, взгляда и, машинально соглашаясь, кивнул головой, и еще успел подумать, что это, наверное, и есть тот Круглов, из-за которого больше всего плачет Клавдия Петровна.

— Без рук, без ног, а на бабу лезет? Кто это?

Ребята повзрослей весело заверещали, Клавдия Петровна покраснела до корней волос и потупила стыдливо взор. Курнев просто онемел и машинально развел руками.

— Фронтовик, кто ж еще? Знать надо, — довольный прокричал мальчишка и, не останавливаясь, продолжал: — А вот история из жизни. У нас в деревне немцы одной бабе пузо натискали, а муж вернулся с войны и из нагана в нее как пальнет. Я сам видел, из груди кровища так хлестала — жуть…

В классе наступила гробовая тишина, хотя в тоне говорившего были все та же ирония и веселость, стремление посмешить. Видимо, дети уловили трагизм в рассказанном.

Иван Александрович настолько был шокирован, что не смог ничего сказать ребячьей аудитории, объявил перемену и попросил Круглова остаться.

— Разве можно, Круглов, такие вещи в классе говорить! — как только вышли все дети, накинулась на ученика Клавдия Петровна.

Тот ничего не говорил, но в глазах так и полыхала дерзкая насмешка.

— Подождите, Клавдия Петровна, — заговорил Курнев, удерживая учительницу от дальнейшего резкого разговора.

— Ты в самом деле все это видел? — пытливо всматриваясь в глаза мальчика, спросил он.

Ирония в глазах Круглова разом потухла.

— Правда, видел, — в ответ прошептал он.

— Страшно, когда на глазах убивают человека?

— Страшно, очень страшно! Только все говорили, что он ее за дело убил.

Курнев заглянул в глаза Круглова и был поражен по-взрослому умудренным покоем их взгляда. И он понял, что сейчас не время говорить этому, познавшему так много лиха ребенку о том, что могли быть обстоятельства, оправдывающие ту женщину, что не в праве человек, кто бы он ни был, лишать другого человека самого великого — жизни.

— От тебя пахнет табаком, ты куришь? — изменив тему разговора, спросил Курнев.

— Курю, — без тени смущения ответил мальчик. — У нас все в деревне курят — нам можно, мы войну перенесли.

— Ты с отцом и матерью приехал?

— Нет, только с матерью. Отца немцы подстрелили.

— Как тебя зовут?

— Петей.

— Петя, ты не кури пока при ребятах, хорошо, а потом мы все с тобой обсудим. Ну, иди, отдыхай.

Когда мальчик вышел из класса, Клавдия Петровна, еще более красная и растерянная, спросила:

— Вы ему позволили курить?!

— Успокойтесь. Если мы будем запрещать, он не бросит, будет прятаться, таиться и разуверится в нас. Нам предстоит нелегкая борьба за Петю. А парень он хороший, и вырастет из него хороший человек.

— Мне бы ваш оптимизм. И откуда в вас все это?

— От отца, Клавдия Петровна. Он говорил: «Если человек не видит лучшего в будущем, значит, он неправильно живет». Кстати, мой отец был учителем и, как Петин отец, не вернулся с фронта.

Все последующие дни для Ивана Александровича были наполнены хлопотами. Нужно было на зиму запастись углем, продуктами для интерната, утеплить школу. К тому же он вел занятия и большую внеклассную работу.

За хлопотами Курнев не заметил, как сильно изменилась Клава. Она похудела, под глазами появились синяки, и от того глаза казались еще больше, они пугали своею бесконечной глубиной.

Однажды ночью Иван Александрович проснулся от какого-то глухого стенания. Он прислушался и понял, что это плачет Клава. Курнев поднялся, прошел к комнате учительницы и увидел ее в приоткрытую дверь. В белой ночной рубашке, с распущенными волосами, Клава лежала на кровати и, уткнувшись в подушку, плакала сдавленно, приглушенно, боясь и стыдясь своего плача.

— Клава, что с тобой? — дотронувшись рукой до горячего плеча девушки, спросил он.

Она порывисто кинулась к нему и зашептала:

— Убей меня, убей, только не мучай…

Лицо ее было залито слезами.