Осень и Ветер (СИ)

— А тебе правда не все равно, что я думаю?

Не то мы говорим. Снова не то. Упиваемся дешевыми страданиями и картонным пафосом.

— Мне правда не все равно, — уступаю я. Мужчина же, мне и быть умнее и терпеливее.

По глазам вижу, что Ева не поверила ни слову. И хоть костьми лягу — не поверит. Потому что снова сидит в своей скорлупе, только теперь она толщиной с драконью чешую, и я понятия не имею, что мне с этим делать. Безболезненно я Осень оттуда не вытащу.

Я делаю шаг к ней, и Ева выставляет руку ладонью вперед, второй судорожно, словно утопающий, хватаясь за край тумбочки.

— Не надо, Садиров. Не усложняй.

— Легко, Ева, у тебя было с Яном. Со мной будет больно, тяжело и до крови.

И еще шаг к ней. Уже могу дотронуться до нее, но как последняя шавка — трушу.

— С тобой? В твоей клетке? Пока не придумаешь способ отнять у меня Хабиби?

Я знаю, что в ней говорит страх женщины, пережившей потерю. Но и я потерял. Пусть не свою кровь, но жизнь, которую хотел держать за руку. Ева не понимает этого, да я и сам не понимаю, как успел привязаться к маленькой девочке настолько, что до сих пор хожу к ней на могилу и вслух читаю «Хоббита».

— Ева, хватит.

Приближаюсь к ней впритык, опираюсь предплечьем на стену и смотрю на искусанные до крови губы.

Чужая женщина. Не моя и не знаю, захочет ли стать моей. И кем мы будем друг для друга? Сожителями? Любовниками? Родителями, склеенными ребенком, словно земляничной жвачкой?

— До встречи в следующей жизни… — шепотом повторяет Осень когда-то сказанные мною слова. — Мы делали это множество раз…

Я обхватываю пальцами ее тонкую шею, чуть-чуть сжимаю, чтобы Ева, наконец, успокоилась, притихла. Во всем и всегда буду вести я — она знала эти правила игры еще до того, как мы разгадали друг друга. Знала и приняла. Моя испуганная Осень устала быть сильной, но именно это она делает всю жизнь — притворяется женщиной без сердца и души, делает ужасно скучные, но идеально правильные поступки.

«До встречи в следующей жизни…»

Ну вот и встретились. Только в этой жизни она чужая жена. А я не хочу чужую жену. Противен сам себе за то, что смотрю на нее и умираю от желания, что разъедает до костей, рушит все барьеры и принципы.

— Не хочу тебя чужую, — говорю, наклоняясь к губам моей Осени.

Жадно тяну резинку с ее волос, и моя Осень послушно ждет, пока я растрепою их пальцами. Она идеальна вся от макушки до ступней. И эти редкие ниточки седины… Никакого кокетства или фальши. Ее рот может говорить глупости, но поступки не лгут.

Она назвала мою дочь мусульманским именем.

Она назвала кафе — «Шепот Ветра».

Она думает, что я не знаю, но тот медальон лежит под подушкой Хабиби.

Два года Ева звала меня, кричала в пустоту, пока я шлялся в других мирах, нося за плечами ее сказанные в ту ночь слова: «Ты мог спасти ее, но не спас!»

— Хочу тебя мою, — говорю раньше, чем соображаю, что берег эти слова для другого случая.

Ее ресницы дрожат, губы полуоткрыты, и я приказываю своим демонам сидеть на цепи, потому что целовать я ее могу сколько угодно.

Всю ночь.

Я прикасаюсь к ее губам медленно, осторожно, как к запретному плоду. Чувствую себя вором, который крадет ее дыхание.

— Ветер… — шепчет Ева мне в губы и, обессиленная, вяло бьет меня кулаком в грудь.

Моя маленькая сильная Осень стоит насмерть, до последнего. Знает, что проиграла, но борется.

— Хватит, Осень, — говорю я, сдавливая ладонь на ее шее чуть сильнее, большим пальцем растирая кожу до красноты. — Уймись.

Она закрывает глаза, сглатывает — и кладет ладони мне на грудь.

Ее прикосновения убивают. Я так хорошо помню это чувство: ее мягкие пальцы на моей коже, ее частое дыхание, когда она готова отдаться вся без остатка. Мы всего несколько раз занимались любовью, но я помню каждый до мелочей. Как она стонет, как всхлипывает, как рвет мне спину в кровь, когда больше не может терпеть.

Я целую мою Осень так жадно, что на миг мы оба перестаем дышать.

И она тут же открывается мне вся сразу: впускает в свой рот, жадно ловит каждое прикосновение моего языка. Она моя Черная дыра — неизвестность, в которую неумолимо затягивает.

Наши языки сплетаются, и мы так неразрывны, что обмениваемся одним на двоих дыханием. Я не оставлю в ней даже тени воспоминаний о другом мужчине.

Ева медленно, но настойчиво толкает меня к постели. И я знаю, что это будет настоящим испытанием, но позволяю ей это. Побуду ее игрушкой на эту ночь.

— Что? — смущенно шепчет Осень, когда я потихоньку смеюсь.

— Запомни эту ночь как единственную, когда я дал добровольно уложить себя на лопатки, — отвечаю я, лежа на спине, упиваясь ощущением ее трущихся об меня бедер.

Моя ладонь уже у нее на затылке, и я притягиваю Осень сильнее, до боли в губах. Вторую кладу ей на бедро и толкаю взад-вперед, подсказывая, чего от нее хочу. Понятия не имею, как выдержу, но сегодня она не ляжет спать голодной. Сегодня у нас ночь воспоминаний. Ночь, когда мы делаем крохотные шаги друг к другу.