Осень матриарха(СИ)

Косу скрутили в тугой жгут, одежду совлекли с плеч. Гибкий металл живых кандалов намертво обхватил руки, оторвал от пола и прислонил к чужой спине так, что соски приникли к лопаткам, а большие пальцы ног едва коснулись пола.

Потом было безбрежное чистилище, спрессованное в два часа ада.

Удерживают. На минуту опускают, поворачивают на оси и опять вздёргивают на дыбу - пламя обволакивает лоно, льнёт к соскам, обвивает коконом. Овевает.

И так без конца.

Боль вынести невозможно - если ты веришь в то, что о ней обычно говорят. Сигнал о кризисе, о смертельной опасности, о разрушении нежно любимого тела. Наконец, о самой смерти. Знак твоей греховности, из-за чего ты не умеешь обойтись без страданий в самых богоугодных делах типа физической работы и безоглядной маевтики.

- Что, никак не рожу? - сквозь стиснутые зубы. Это об истине.

Сходство есть. Но как ни ужасна такая боль и как ни терпимы родовые муки, последние куда тяжелей и омерзительнее.

Татьяна писала, как досталось ей, когда появлялся на свет первенец и одновременно последыш. По роддому ходили целые делегации практикантов - заглядывали между растопыренных ног. Во время схваток вдвойне подействовала касторка, а санитарки заставляли убирать за собой. "Вот я дрищу, сидя на судне, и блюю перед собой на пол - пришлось выбирать, что приятней подтирать", - смеялась Татьяна.

Шить полученные разрывы показалось куда болезненней самих родов: крупная девчонка, выбираясь наружу, разорвала внизу всё, что только можно. Уже дома - в отместку за касторовое масло, шов посередине половых губ (мешал от души мочиться) и кровопотерю - настал грандиозный запор. Трещинки в прямой кишке и анусе то и дело расходились. И всё же в целом ребёнок обошёлся буквально даром, если сравнить с мучениями сопалатниц.

- Снежка, меняемся местами, я больше не могу. На вон, держи рукоять.

Настоящая боль всепроникающа и не имеет берегов. Никакие духовные практики и хитроумные техники не помогут её обогнуть. Но - погрузиться, как в море? Нырнуть с головой, не чая выбраться на иной берег? Отдаться ей. Стать ею самой. Плыть вместе со струями и каплями...

Девочка-подросток отпросилась у родных, что весь день стоят на ярмарке, и теперь переминается на берегу залива. Здесь мелко, вода как парная и вода обвивает щиколотки словно лентами. Мигом подбирает платьишко до колен - некого стесняться и, входя, прятаться под слоем зеленоватой влаги, да она и вообще светится насквозь - истинный аквамарин. На берегу песок рыхлый и уходит из-под ног, мелкие волнёшки шипят, облизывают, оставляя пену, чуть подальше он делается совсем плотным. Когда начинается галька, тело делается совсем без веса, ступни будто выталкивает кверху, и ты лежишь, чуть покачиваясь на волнах блаженства. В реке так не получается, там тебя прямо волочит по течению, заставляя с силой грести, но ведь её обучили держаться на воде раньше, чем плавать. Только нельзя задирать лицо и напрягать шею, а тогда как дышать? Голову поднимешь - утонешь, куда хуже захлебнёшься. Оттого легче плыть на спине.

Речная струя тянет, морская - обвивает и тянет в сторону и вглубь. В реке из воды торчал бы один кончик носа, здесь лицо стянуто как бы маской анорака: приятно. В очередной раз приподняв голову, Тати обнаруживает, что не видно ничего, кроме удивительно красивой, горько-солёной воды. И яро танцующего солнца, которое и пробудило девочку, разодрав облака в клочья.

- Она в шоке, Волк. Я бросаю.

- Нет. Не смей. Так и останется внутри этого киселя навсегда. Быстро высвободись и уложи ничком. Отойди. Готовь железо. Я подменю здесь нас обоих.

Посреди океана, безбрежного, как мироздание. Какой смысл говорить, что это всего лишь тёплая лужа, если, куда ни глянь, нигде не видно земли?

И есть ли смысл грести, уходя всё дальше от цели? Говорят, птицы летят к берегу, но небо так же пустынно, как и море...

Нет, неправда. Цель как раз имеется.

Непонятно, кто вырастил посреди колыхающейся пустыни остров. Нет, кусок скалы с длинно блестящими вкраплениями, на котором взрослый не поместится, а малышка не заползёт. Хотя нет - заползла, волны подтолкнули в спину. Вот только вся сплошь порезалась о кристаллы, а соль въедается в царапины просто жутко.

Раскалённый брусок солнца поднимается всё выше, сквозя в узких прогалах туч, поворачиваясь торцом. И становится в зенит, как парусник в доке, - на вечный прикол.

Нет, он движется вертикально вниз, дыша нестерпимым жаром. Ударяет меж острых лопаток словно печать, исторгает из горла низкий, истошный вопль...

Веет прохладой. Птицы потому не летят к берегу, что сначала отдыхают на скале, что на добрую половину сложена из кварцевых щёток.