Осень на краю света

– Еще? – тут же отреагировал Митяй, дернувшись к столу.

– Наливай!

– Вот! – поднял палец Кабан. – Все пьют.

– Все пьют, да не все выпивают, – промурлыкал себе под нос Митяй. – Давай, эта, мужики, за нас с вами, за хрен с ними. И чтобы у нас, эта, все было и ничего нам за это не было. Не ради пьянства окаянного…

– Ты на следующие тосты оставь! – попросил Кабан.

– Короче – дернули!

– Ваше здоровье! – отозвался отец Димитрий.

Кабан, опрокидывая стакан, широко раскрыл рот и захватил плавающий в водке березовый листок. Закряхтели, зашмыгали носом, захрустели яблоками. Уже подкатывалось опьянение, накрывало волной. Растекалась по телу лень. И даже Митяй порастерял свою судорожную расторопность.

– Хунька этот иконой интересовался? – спросил отец Димитрий, дождавшись, когда собутыльники отжуют закуску.

– Кто знает, – пожал плечами Кабан, снова наполняя стаканы.

Он за все время лишь несколько раз глянул на отца Димитрия. Предпочитал не смотреть на собеседника. В отличие от Митяя, который имел привычку во время разговора елозить взглядом по лицу – как будто приценивался, решал: подходит или не подходит?

– Хунька, эта, в церковь-то ходит. Ну а кто не ходит? Все в рай хотят.

– В рай? – осклабился отец Димитрий.

– Ладно, ладно! Не начинай. Знаем. Все как свиньи живем.

– В России всегда так, – покачал головой Кабан, глядя в даль. – Самая скотская страна.

– Чего несешь-то? – Митяй вскочил, встал напротив. – Что тебе не нравится?

– Все мне не нравится. Сколько тебе?

– В смысле?

– Лет сколько, Митяй?

– Тридцать шесть.

– На. – Кабан протянул стакан.

Снова выпили. Отец Димитрий откинулся назад, прислонившись к стволу березы. Изогнутые тонкие ветки нависали над столом, листья медленно колыхались, напоминая рыбок, запутавшихся в водорослях. Разрывы в облаках ширились. Припекало, как летом.

– В твои тридцать шесть ты что видел, кроме пьянки? – продолжил мысль Кабан, хрустя яблоком.

– Что я видел, не твое дело, – рассердился Митяй. – Ты мне кто, чтобы допрашивать? Эта, проповедник нашелся. Вон он сидит, жизни не учит, а тебя кто за язык дергает? Сам-то много видел?

– Я воевал. У меня орден Красной звезды.

– И что толку? Я со школы сбежал, ты, эта, летное окончил. А все одно: сидим тут и водяру жрем. Что, не прав?

– Почему так, отец Димитрий? – повернулся Кабан, впервые прямо взглянув на собеседника.

В глазах у него стояли слезы, то ли от водки, то ли от обиды. Отец Димитрий оторвался от созерцания листьев. Алкоголики замерли напротив: Кабан с налитым кровью лицом и Митяй с пустым стаканом в руках. Оба ждали.

– Пока цели нет, будете водку жрать, – сказал отец Димитрий.

– Нефть, газ – все есть. А сытой жизни нету, – пожаловался Митяй.

– Сытая жизнь – не цель.

– Мне бы хватило, – заявил Кабан.

– Не хватило бы. Снова оказался бы здесь, за этим столом, вот с этой бутылкой.

– А прав он, эта! – неожиданно поддержал Митяй. – Тебе сколько бабла ни дай, все пропьешь.

– А тебе – нет? – огрызнулся Кабан.

– И мне, – согласился Митяй. – Хрен ли их копить?

– Национальная черта: на мелочи не размениваемся, – сказал отец Димитрий. – Нам либо весь мир спасать, либо не стоит и зад с лавки поднимать. Без идеи в России холодно, стынут души… А кто-то еще надеется тут капитализм построить.

– Америка построила как-то, ничего, – заявил Кабан.

– Вот у них там сытая жизнь, – кивнул отец Димитрий. – Всегда полное корыто. Ты долго просидишь у полного корыта, Кабан?

– А так, что ли, нормально? По уши в дерьме. Либо воюем, либо блюем с перепою.

– Все умрут. И пьяные, и сытые. Только в Америке этого не осознают, поэтому довольны. А ты все прекрасно понимаешь. Оттого и не сопротивляешься, когда в дерьмо падаешь. Но это даже хорошо. Как колодец: чем глубже проваливаешься, тем ярче звезды на небе.

– Из колодца не выберешься.

– Было бы желание… Главное, знать, с какой стороны дерьмо, а с какой небо. В России всегда умели ориентироваться.

– Это, ты, батя, про бога сейчас намекаешь? – подсуетился Митяй.

– Не про бога, а про Бога.

– Он, эта, про нас с Кабаном и думать забыл.

– Он смотрит на вас. Прямо сейчас.

Митяй испуганно задрал лицо к небу, Кабан машинально повторил его движение, но тут же опомнился: опустил голову, сплюнул.

– Врешь, – процедил зло.

– Отчего так решил?

– Сдались мы ему…

Отец Димитрий резко поднялся, придвинулся вплотную к Кабану. Тот попробовал отшатнуться, но священник, предвосхитив движение, крепко ухватил за отворот кожанки, притянул. Сейчас, в распахнувшейся шинели, он очень походил на памятник Дзержинскому с Лубянской площади. Даже борода будто бы собралась на подбородке в острый клин.

– У него сейчас нет важней задачи, чем на тебя смотреть, – проговорил отец Димитрий, впритык разглядывая бегающие мутные глаза. – Это я тебе заявляю со всей ответственностью.

Митяй бросил еще один затравленный взгляд на небо, осторожно сдернул кепку: на бугристой голове, в глубине короткой стрижки, белели ровные штрихи шрамов. Отец Димитрий отпустил Кабана и, вернувшись к столу, взял сигарету. Кабан, испуганно косясь на нового знакомого, разлил из бутылки остатки.