Осень на краю

Раздались аплодисменты. Вознесенский только слегка кивнул и сделал жест по направлению к большому портрету, поставленному на два стула и прислоненному к стене. Он как бы показывал: вот кому на самом деле принадлежат ваши аплодисменты! То был портрет Грачевского в роли Гамлета – карандашный рисунок с открытки не менее чем десятилетней давности. Тоска, светившаяся в глазах актера, невольно передавалась тем, кто в его глаза смотрел. Шурка с детства помнил эту открытку – такая же была у тети Оли. Он даже как-то раз, совсем маленький еще, спросил тетю Олю:

– Тут, что ли, твой муж? На Русско-японской воюет?

Ну да, Шурка тогда был совсем дурачок, а они только что вернулись из Доримедонтова, где бабы через одну были солдатки, проводившие мужей на фронт.

Тетя Оля так рыдала, узнав об убийстве Грачевского, «Совершено неизвестными хулиганами» – так написал репортер Русанов в своей «Уголовной хронике». Олимпиада Николаевна поплакала, подошла к театру (из церкви гроб с телом Грачевского привезли сначала в театр, но в фойе заносить не стали, потому что с отпеванием задержались и время давно перевалило за полдень: погребальные дроги лишь постояли немного на Театральной площади, а потом двинулись вверх по Покровской к Петропавловскому кладбищу), положила букет темных георгинов на гроб, который и без того был совершенно завален цветами, постояла, вздыхая и утирая слезы, вместе со своими подружками, которые, как и она, помнили Якова Грачевского таким, каким он был на фотографии, и даже еще моложе…

На кладбище тетя Оля не пошла, на поминки, конечно, тоже: все-таки они с Грачевским не были знакомы лично. Даже старший Русанов не пошел, хотя он-то хорошо знал Якова Климовича: не единожды куролесили за компанию. Таких-то приятелей-куролесов у Грачевского было – пруд пруди, а на поминках собрались только самые близкие – актеры. И нате вам, Шурка вдруг обнаружил, что здесь и Сашка!

– Как ты сюда попала, говорю?

– Меня Клара пригласила, – пробормотала Сашка, почти не разжимая губ. – А что такого?

Что такого?! Шурка просто онемел. В их семье еще недавно не было большей ненавистницы Клары Черкизовой, чем Сашенька, а тут, здрасьте, Клара ее пригласила… И добро бы куда? На вечеринку, на именины, в дамскую кондитерскую под красивыми желтыми «маркизами» на Покровке – посидеть, посплетничать. А то – на поминки… в компанию, где одни свои…

Впрочем, мелькали, конечно, и посторонние лица. Да взять хотя бы тех же Охтина с Шуркой. Однако они и не пытались выдавать себя за «своих» или «многочисленных друзей покойного». Директор труппы оповещал всех желающих (разумеется, в приватном порядке, понизив голос из уважения к усопшему), что молодой человек постарше – это агент сыскного отделения Охтин, который занимается расследованием убийства бедного Якова Климовича, а молодой человек помоложе – модный репортер Русанов (Перо), который должен будет в большой статье и осветить творческий путь актера Грачевского и историю его жизни, и обрисовать круг его коллег, а также друзей-товарищей по служению Мельпомене и Талии. Ну что ж, друзья-товарищи ответом вполне удовольствовались и, не обращая особого внимания на Охтина (никто из них не был замешан в убийстве Грачевского, совесть у всех была чиста, а значит, что им всем Гекуба в виде агента сыскного и что, соответственно, они той Гекубе?), принялись всяко привлекать к себе внимание репортера Русанова, надеясь, что Перо уделит им должное внимание в будущей статье.

Избегали его – причем весьма откровенно – только двое: Клара и Саша. Игорь же Вознесенский словно бы не замечал ни Шурку, ни Охтина, да и других тоже: не то старался роли убитого горем друга соответствовать, не то в самом деле сильно горевал. Он много пил, но будто и не пьянел, только бледное лицо порою шло красными пятнами, глаза стекленели, но тотчас он приобретал свой привычный, задумчиво-высокомерно-отстраненный вид и либо начинал читать стихи, которых Грачевским было написано, оказывается, довольно много, либо…

Либо искал глазами Сашу Аксакову.

Долгое время тратить на это ему не приходилось: она постоянно была поблизости и сама глаз с него не сводила.

Все было так… так откровенно, вызывающе, можно сказать, вопиюще , что Шурка почувствовал, как начинает задыхаться от возмущения.

Что вообще-то происходит? Что происходит?!