Осень Овидия Назона<br />(Историческая повесть)

Мысли об отце, мысли о господине Овидии Назоне, мысли о будущем, которое неясно ему сейчас, то и дело прерывались мыслями об этой неведомой ему стране, где он очутился так неожиданно. Он с любопытством рассматривал памятники, заходил в храмы, подолгу разгуливал по городу. Его внимание привлекла мраморная статуя Диофанта, полководца понтийского царя Митридата VI. На постаменте был начертан почетный декрет, написанный больше ста лет назад. Имя в начале надписи было стерто, а дальше следовало: «…сын Зета, предложили: так как Диофант, сын Асклепиодора, синопеец, будучи нашим другом и благодетелем, а со стороны царя Митридата Евпатора пользуясь доверием и почетом не менее всякого другого, постоянно является виновником блага для каждого из нас, склоняя царя к прекраснейшим и славнейшим деяниям; будучи же приглашен им и приняв на себя (ведение) войны со скифами, он, прибыв в наш город, отважно совершил со всем войском переправу на ту сторону; когда же скифский царь Палак внезапно напал на него с большим полчищем, он, поневоле приняв битву, обратил в бегство скифов, считавшихся непобедимыми, и (таким образом) сделал то, что царь Митридат Евпатор первый поставил над ними трофей; подчинив себе окрестных тавров и основав город на (том) месте, он отправился в Боспорские местности и, совершив в короткое время много важных подвигов, снова воротился в наши места и, взяв с собою граждан цветущего возраста, проник в середину Скифии. Когда же скифы сдали ему царские крепости Хавен и Неаполь, вышло то, что почти все сделались подвластными царю Митридату Евпатору; за что благодарный народ, почтил его приличными почестями, как освобожденный уже от владычества варваров.

Когда же скифы обнаружили врожденное им вероломство, отложились от царя и изменили положение дел и когда царь Митридат Евпатор по этой причине снова выслал с войском Диофанта, хотя время склонялось к зиме, Диофант со своими воинами и сильнейшими из граждан двинулся против самых крепостей скифов, но будучи задержан непогодами и поворотив в приморские местности, овладел Керкинитидой и Стенами и приступил к осаде жителей прекрасного порта…»

В посвятительной надписи перечислялись еще многие подвиги Диофанта и завершалась надпись:

«Итак, чтобы и народ оказался воздающим достойную благодарность своим благодетелям, да постановит совет и народ увенчать Диофанта, сына Асклепиодора, золотым венцом в праздник Парфений во время процессии, причем симмнамоны сделают (следующее) провозглашение: «Народ увенчивает Диофанта, сына Асклепиодора, синопейца, за его доблесть и благосклонность, к себе»; поставить также его медную статую в полном вооружении на акрополе подле алтарей Девы и Херсонеса. Об этом позаботиться вышеозначенным должностным лицам, чтобы было сделано как можно скорее и лучше; начертать же и постановление на пьедестале статуи, а потребные на это издержки выдать казначеям священных сумм.

Так постановил совет и народ месяца Дионисия, девятнадцатого (дня) при царе Агеле, сыне Лагорина…».

Уже больше пяти веков стоял Херсонес — и какая у него сложная и трудная история, думал Дорион. Как много рассказал почетный декрет на статуе Диофанта. Тут целая история борьбы и побед, история, связанная с бесконечными столкновениями, которые были неизбежны, потому что скифы никому не хотели служить и не теряли случая отправиться в поход, который мог им сулить хорошую добычу.

Обращаясь к Гордию, Дорион спрашивал: «Если Пантикапей так же велик и богат, как Херсонес, если у него такая же долгая история и достойные предки нынешних правителей, то, право же, Фемистокл хорошо сделал, что выбрал для себя этот город».

Настал день, когда Гордий предложил Дориону вместе с ним сесть на корабль, идущий в Пантикапей.

В ОЖИДАНИИ ПЕРЕМЕН

Бьются волны о скалистые берега. Прохладный ветер треплет поношенный плащ и седые волосы старого человека. Согбенный, медленно бредет он по пустынному берегу, глядя вдаль. Но перед ним не туманная даль горизонта, а его дом в Риме. А рядом храмы Юпитера, Юноны и Минервы. Как прекрасен Капитолий и как удивительно хорош его дом! Он видит Фабию, стоящую у Лара — бога домашнего очага. Он обращается к ней со стихами. По-прежнему его мысли и чувства выливаются в стихах. И даже впечатление его жалкой жизни — все стихи.

Вот уж несут седину нашей жизни худшие лета,
Вот уж лицо бороздит сеть стариковских морщин,
Вот уже силы напор слабеет в разрушенном теле,
Вот уж не в радость игра, в младости влекшая нас.
Вдруг увидавши меня, ты легко бы могла обознаться:
Столь разрушительна власть нас разделяющих лет.
Годы, конечно, виной, но есть и другая причина:
Скорбь беспокойной души и неизбывная боль…[19]