К тому времени как Джонсон закончил свою песню Йенс стоял возле печки с тлеющими углями и смотрел на остывающий котел и паровую камеру.
— Да, ты прав. — Он поднял взгляд на Бена. — Между нами возникли чувства, между мной и Лорной.
— Ох, Йенс, — с сочувствием сказал Бен, отбросив свой иронический тон, — это не для тебя.
— Да мы ничего такого и не думали, все само собой получилось.
— Я заподозрил кое-что подобное еще в тот день, когда она стояла в лодке и махала тебе рукой. Она делала это так, словно хотела выпрыгнуть из нее и поплыть к тебе.
— Она хорошая девушка, Бен, очень хорошая, но независимая. Она сама начала приходить сюда, задавать вопросы о яхте, а потом обо мне и моей семье. И уже вскоре мы разговаривали как старые друзья. А потом однажды она попросила меня поцеловать ее. — Йенс задумался, затем резко тряхнул головой. — Я совершил самую большую ошибку, поцеловав ее.
Йенс взял два куска наждачной бумаги и протянул один из них Бену. Они оба принялись обрабатывать ребра наждачной бумагой.
Бен снова заговорил:
— Представляю, что будет, если узнает ее старик. Ты моментально вылетишь отсюда, и конец всей работе.
— Да.
— Тебе следует знать, Йенс, что такие, как мы, целуют только служанок на кухне.
— А я и целовал. — Друзья переглянулись и продолжили работу. — Ее зовут Раби.
— Значит, Раби.
— Такая рыженькая, с веснушками.
— Ну и как?
— Знаешь, как бывает, когда мальчишке дарят щенка? Ты целый день торчишь в школе, а когда приходишь домой, это маленькое существо настолько радо видеть тебя, что начинает облизывать со всех сторон. Вот так же и целоваться с Раби. Все время хочется носить с собой полотенце.
Парни рассмеялись. Немного погодя Бен спросил:
— Так насколько же далеко зашло у вас с этой девушкой, отец которой выставит тебя за дверь, если узнает?
— Не так далеко, как ты думаешь. Но может зайти и далеко, если мы будем продолжать видеться. Прошлой ночью я решил, что нам не следует этого делать. Все кончено. Должно быть кончено, потому что у каждого из нас свой мир. Господи, Бен, видел бы ты ее вчера вечером…
Йенс описал сцену, свидетелем которой стал, когда возвращался в дом на ужин, не пропустив ни одной детали, упомянув даже об отношениях Лорны с Тейлором Дювалем.
— …а она стояла с Дювалем. Он обнимал ее одной рукой за плечи, а его подарок, золотые часы, висели у нее на груди, как раз на том месте, которого день назад касалась моя рука. А теперь скажи, что у меня может быть общего в такой девушкой? — Йенс чувствовал, как внутри закипает злость и обида. — И если она снова появится здесь, то я велю ей убираться, как бы там ни было, но для меня гораздо важнее Лорны Барнетт закончить эту яхту и. открыть собственное дело.
И Йенсу хотелось верить в свои слова. Весь остаток дня после ухода Бена, пока Йенс один трудился над остовом, прислушиваясь к монотонному скрябанию наждачной бумаги по дереву, ощущая, как горят ладони, ощупывая ребра мозолистыми руками, он убеждал себя, что яхта значит для него гораздо больше, чем Лорна. Но каждая мысль о ней вызывала у него тоску. Каждое воспоминание вызывало желание.
В семь часов он закрыл двери сарая, задвинул засов и некоторое время стоял, прислушиваясь к стрекоту кузнечиков. Уже потянуло вечерней прохладой, от земли повеяло сыростью. Йенс надел клетчатую шерстяную куртку. Отворачивая вниз воротник, он посмотрел на небо — розоватое на западе, лиловое над головой, полузакрытое листьями и ветками, уже напоминавшими тени. По протоптанной тропинке он направился к тополям. Над садом, словно призраки, мелькали летучие мыши, кусты томатов распространяли вокруг стойкий запах. Некоторые скороспелые овощи были уже собраны, уже сорвали стручки гороха, фасоль и наверняка начали заготавливать их на зиму. На лицо Йенса оседала висевшая в воздухе паутина — верный признак приближения осени.
Йенс и не подозревал о присутствии Лорны, пока она не остановила его коротким окликом. Она стояла среди тополей, такая же стройная, как и они, скрытая листвой и вечерними тенями. На ее плечи была наброшена короткая вязаная накидка, которую она двумя руками стягивала на груди.
— Я жду тебя.
— Лорна… — Йенс свернул с тропинки и юркнул к ней в тень деревьев. — Ты должна прекратить это.
Как прекрасно она выглядела! Наступавшие сумерки придавали ее коже слегка голубоватый оттенок, глаза сверкали, словно отшлифованные агаты, и их блеск наполнил его восхищением.
— Я знаю, но, похоже, ничего не могу с собой поделать. — В шепоте ее послышалась мольба. — Что ты сделал со мной, Йенс Харкен?