Осень Средневековья

           Quant sommes ès tavernes, de ces fors vins buvant,
           Et ces dames delès qui nous vont regardant,
           A ces gorgues polies, ces coliés tirant,
           Chil œil vair resplendissent de biauté souriant,
           Nature nous semon d’avoir cœur désirant,
          …Adonc conquérons-nous Yaumont et Agoulant[329]
           Et li autre conquierrent Olivier et Rollant.
           Mais, quant sommes as camps sus nos destriers courans,
           Nos escus à no col et nos lansses, bais(s)ans,
           Et le froidure grande nous va tout engelant,
           Li membres nous effondrent, et derrière et devant,
           Et nos ennemis sont envers nous approchant,
           Adonc vorrièmes estre en un chélier si grant
           Que jamais ne fussions veu tant ne quant[330]

.

           Коль вина крепки нам в тавернах наливают,

           И дамы подле нас сидят, на нас взирают,
           Улыбчивой красой очей своих сияют,
           Роскошеством одежд и персями блистают, —
           Задор и смелость враз сердца воспламеняют,
          …Йомонт и Агуланд нам в руки попадают,
           Другие – Оливье, Роланда[331] побеждают.
           Но ежли мы в бою, и конники мелькают
           Держа в руках щиты, и копья опускают,
           Жестокий хлад и дождь нас до костей пронзают,
           И члены все дрожат, и вот уж настигают
           Враги со всех сторон и нас одолевают, —
           Тогда мы молим: пусть нас своды обступают,
           Не кажут никому и ото всех скрывают.

«Hélas, – пишет из военного лагеря Карла Смелого под Нейссом Филипп дё Круа, – où sont dames pour nous entretenir, pour nous amonester de bien faire, ne pour nous enchargier emprinses, devises, volets ne guimpes!»[332] [ «Увы, <…> где дамы, дабы занимать нас беседою, дабы поощрять нас на благое дело и осыпать нас цепочками, вышитыми девизами, наперсными накидками и платками?»]

В ношении платка или предмета одежды возлюбленной дамы, еще сохранявших аромат ее волос или тела, эротический элемент рыцарского турнира выявляется столь непосредственно, как только возможно. Возбужденные поединком, дамы дарят рыцарям одну вещь за другой: по окончании турнира они сидят без рукавов и босые[333]. В сказании О трех рыцарях и рубашке, относящемся ко второй половине XIII в., мотив этот разработан ярко и выразительно[334]. Дама, супруг которой не склонен принимать участия в турнире – будучи при этом, однако, человеком великодушным и щедрым, – посылает трем рыцарям, избравшим ее дамою сердца, свою рубашку, дабы на турнире, устраиваемом ее мужем, один из них надел ее вместо доспехов или какого-либо иного покрова, не считая лишь шлема и поножей. Первый и второй рыцари сего устрашаются. Третий же, из всех самый бедный, берет в руки эту рубашку и ночью страстно ее целует. На турнир является он в рубашке дамы, как бы в боевом одеянии, и вовсе без панциря: в схватке рыцарь тяжело ранен, рубашка изодрана и покрыта кровью. Все видят его выдающуюся отвагу, и ему присуждается приз; дама отдает ему свое сердце. И тогда влюбленный требует вознаграждения. Он отсылает даме окровавленную рубашку, чтобы на празднестве, которым должен был завершиться турнир, та накинула ее поверх своего платья. Дама с нежностью прижимает ее к груди и, набросив на себя это кровавое одеяние, появляется перед всеми; большинство порицает ее, супруг ее пребывает в смущении, рассказчик же вопрошает: кто из влюбленных содеял большее для другого?