Осень Средневековья. Homo ludens. Эссе (сборник)

В средствах выражения живопись далеко опережает литературу. Она добивается поразительной виртуозности в передаче эффектов освещения. Прежде всего это миниатюры, авторы которых стремятся к тому, чтобы запечатлеть свет, увиденный именно в это мгновение. В живописи такое умение впервые полностью раскрывается в Рождестве Хеертхена тот Синт Янса. Но миниатюрист уже задолго до этого испробовал свои силы в передаче бликов от света факелов на броне в изображении сцены взятия Христа. Лучистый восход солнца уже был запечатлен мастером, иллюминировавшим Cuer d’amours espris [Влюбленное сердце] короля Рене. Мастер Heures d’Ailly [Часослова д’Айи] сумел даже изобразить лучи солнца, прорывающиеся сквозь грозовые тучи¹⁶.

Литература располагает все еще весьма примитивными средствами для передачи эффектов освещения, хотя безусловно проявляет чувствительность к бликам света, к сиянию; как уже говорилось выше, сама красота осознавалась прежде всего как блеск и сияние. Писатели и поэты XV столетия с удовольствием отмечают сияние солнечного света, блеск факелов и свечей, отражение световых бликов на шлемах и оружии воинов. Но все это остается простым сообщением, для описания этого какие бы то ни было литературные приемы пока что отсутствуют.

Поиски литературных приемов, эквивалентных эффектам освещения в живописи, в основном происходят в несколько иной области: впечатление данного момента времени удерживается благодаря живому употреблению прямой речи. Вряд ли когда-либо еще литература до такой степени стремилась передавать диалог во всей его непосредственности. Злоупотребление этим приемом, однако, делает текст нудным и утомительным: даже изложение политических событий облекается у Фруассара и его современников в форму вопросов и ответов. Нескончаемый обмен торжественно падающими – и гулко отзывающимися репликами нередко лишь увеличивает монотонность, вместо того чтобы с нею разделаться. Но иной раз иллюзия непосредственности и сиюминутности получает довольно отчетливое выражение. И мастером самых живых диалогов здесь прежде всего является Фруассар.

«Lors il entendi les nouvelles que leur ville estoit prise. (Участники разговора выкрикивают свои реплики.) “Et de quel gens?”, demande-il. Respondirent ceulx qui à luy parloient: “Ce sont Bretons!” – “Ha, dist-il, Bretons sont mal gent, ils pilleront et ardront la ville et puis partiront”. (Снова кричат.) “Et quel cry crient-ils?” – dist le chevalier. “Certes, sire, ils crient La Trimouille!”» [«И тут услыхал он новость о том, что их город захвачен. <…> “А кем?” – спрашивает он. И те, с кем он разговаривал, отвечают: “Бретонцами!” “Ну, – говорит он, – бретонцы дурные люди, они разграбят и сожгут город, а затем уж уйдут”. <…> “А каков у них клич? – спрашивает шевалье”. “Ну конечно, сир, кричат они: Ля Тримуй!”»]

Для оживления разговора Фруассар пользуется определенным приемом: отвечающий с удивлением повторяет реплику собеседника. «“Monseigneur, Gaston est mort”. – “Mort?” – dit le conte. – “Certes, mort est-il pour vray, monseigneur”» [«“Монсеньор, Гастон мертв”. – “Мертв?” – переспросил граф. – “Конечно, вправду мертв, монсеньор”»]. Или в другом месте: «Si luy demanda, en cause d’amours et de lignaige, conseil. “Conseil”, – respondi l’archevesque, – “certes, beaux nieps, c’est trop tard. Vous voulés clore l’estable quant le cheval est perdu”»¹⁷ [«И он попросил у него совета в любви и в семейных делах. “Совета? – произнес архиепископ. – По правде говоря, мой любезный племянник, теперь уже поздно. Вы хотите запереть конюшню после того, как лошадь уже пропала”»].

Поэзия также щедро прибегает к этому стилистическому приему. В короткой стихотворной строке вопросы и ответы порою повторяются дважды:

– Mort, je me plaing. – De qui? – De toy.
– Que t’ay je fait? – Ma dame as pris.
– C’est vérité. – Dy moy pour quoy.
– Il me plaisoit. – Tu as mespris¹⁸

.

– Смерть, я виню. – Кого? – Тебя.

– В чем? – Госпожу мою сгубила.
– Да, это так. – Зачем? – Губя,
Я радуюсь. – Ты зло свершила.

Здесь все время прерывающийся обмен репликами уже более не средство, а цель: достижение виртуозности. Поэт Жан Мешино умеет доводить этот искусный прием до высочайшего уровня. В балладе, в которой несчастная Франция обвиняет своего короля (Людовика XI), обмен репликами в каждой из тридцати строк происходит по три-четыре раза. И нужно сказать, что воздействие стихотворения как политической сатиры от этой непривычной формы отнюдь не снижается. Вот первая строфа баллады: