Осень Средневековья. Homo ludens. Эссе (сборник)

Громадные экономические просчеты Версаля почти сразу были выявлены с такой ясностью, что здесь о них нет необходимости распространяться. Политические просчеты Версаля постоянно преувеличивали, и не только из-за поднимавшегося гипернационализма. При этом большей частью упускали из виду, что в 1919 г. миротворцы во многих отношениях были поставлены перед неразрешимой проблемой. Рассмотрим чуть подробнее Версальский договор cum annexis[63] как попытку организовать Европу на основе принципа суверенности наций. Можно сказать, что люди сразу выбросили свою старую обувь, словно у них прямо на ногах уже выросла новая. С Венгрией обошлись, как с тем гостем, который был слишком велик для прокрустова ложа. Что касается чехов, поляков и югославов, то оказалось невозможно провести для их государств бесспорные границы, которые надолго приняли бы и уважали и они сами, и их соседи. Ни государственная мудрость, ни даже школьные знания истории и географии Ллойд Джорджа, Уилсона и Клемансо не простирались достаточно далеко для решения столь трудных вопросов. Это походило на то, как если бы в средней школе старшеклассникам дали задание по начертательной геометрии. Результатом были бесконечные осложнения. Одной из главных ошибок было, несомненно, непростительное безрассудство, с которым Европу лишили ее необходимейшего члена – дунайского государства, способного служить переходом между Средней и Юго-Восточной Европой^87*. Конечно, эта двойная монархия, со всеми своими ошибками и грехами, во многих отношениях пережила свое время, но было вполне возможно возродить к жизни более усовершенствованное дунайское государство, которое должно было бы принять во внимание и смогло бы удовлетворить требования теперь ставших независимыми национальных меньшинств; которое в то же время могло бы поддерживать богатые традиции и немецкую культуру прежней Австрийской империи и позволило бы Вене сохранить ее характер международной культурной метрополии, вместо того чтобы обрекать ее на существование в полузабытой провинции.

Самая серьезная сделанная всеми ошибка, однако, была связана не с Версальским договором как таковым, а с начинанием, непосредственно к нему примыкавшим: учреждением Лиги Наций. После всего, что с тех пор случилось, едва ли можно понять, как еще менее четверти века назад политический разум нашего мира мог питать такое доверие к искренности злого, четырьмя годами войны морально искалеченного сообщества государств, что создал международный инструмент мирного сотрудничества, не дав ему ни средств принуждения, ни власти прекращать акты насилия. Оправдывала ли когда-либо история, в любую эпоху, такое доверие? Даже христианство никогда не было в силах создать условия для подобной мирной совместной деятельности. И вот теперь она должна была разом возникнуть из всеобщего правового сознания, культуры, прогресса? Век иллюзий прогресса и сравнительной толерантности, в соединении с поверхностным оптимизмом, отчасти перешедшим из XVIII столетия, отчасти опиравшимся на материально-технические достижения, мог привести к столь пагубному заблуждению. Но уже довольно скоро выяснилось, до какой степени неразумно было видеть в объединившихся в Лиге Наций державах достойных партнеров, которые будут следовать принятым на себя обязательствам.

Сам по себе договор о создании Лиги Наций был задуман неплохо, а ее близнец, Международный суд в Гааге, даже обнаружил такую жизненную силу, какую только можно было от него ожидать. Неудачи самой Лиги Наций объяснялись прежде всего отказом от вступления в нее Соединенных Штатов. По эту сторону океана в те времена еще в очень малой степени мыслили трансатлантически, не говоря уже о тихоокеанских просторах, чтобы своевременно осознать, что лучше вообще обойтись без международного союза, чем создавать союз без участия США. Президент Уилсон в своем фатальном упорстве нерасторжимо связал вступление Америки в Лигу Наций с подписанием мирного договора и тем самым посадил на мель и то и другое. Не то девять, не то четырнадцать американских сенаторов, чьи голоса повлияли на принятие отрицательного решения, приняли на себя столь тяжкую вину, каковая редко отягощала персонально отдельных политических деятелей.

Даже в самой Америке очень скоро поняли безмерную серьезность ошибки и красноречиво выразили огорчение по этому поводу. Книга Ирвинга Фишера League or War [Лига или война] была написана уже в самом начале 1920-х гг. Значительно позже, когда громадное несчастье уже нависло над всеми, появилась книга Джеймса Шотуэлла On the Rim of the Abyss [На краю пропасти]; обе – прорицания Кассандры: что одна, что другая.