Осень Средневековья. Homo ludens. Эссе (сборник)

Одним из наиболее глубоких и значительных изменений в переходе от средневековой культуры к культуре нашего времени было смещение и отчасти исчезновение понятий сословия, служения, чести. Эти изменения столь запутанны, что здесь и речи быть не может о том, чтобы дать их описание. Достаточно указать лишь на два широко известных результата этого процесса, чтобы дать понять, что также и в этой области Ренессанс ни в коем случае не может быть сравним с современной культурой. Великий процесс одухотворения, который более не определял контраст между высоким и низким положением человека через различие во власти или богатстве, но переносил его в сферу этики и интеллекта, фактически начался уже в XIII в. Уже куртуазная лирика трубадуров развивала образ благородного сердца. Затем последовало признание – весьма теоретическое признание – простой и усердной крестьянской жизни, питаемое образами пасторальной поэзии. Все эти понятия Ренессанс унаследовал от Средневековья и освежил их красочными тонами Античности. Жизненные идеалы, ранее разрозненные, здесь уже сплавлены; галантный и начитанный аристократ, образованный монах, умеющий держать себя в свете, состоятельный бюргер, обладающий вкусом к учености и искусству, дают все вместе тип гуманиста, чувствующего себя как дома при любом дворе, знакомого со всяческой ученостью и богословием, пригодного (или воображающего себя пригодным) для любой городской или государственной службы. Но это вовсе не значит, что старые независимые формы жизни прекратили свое существование. Средневековый идеал рыцарства, старый рыцарский кодекс чести и все, что им сопутствовало, было не только тщательно сохранено Ренессансом, но и наполнено новым блеском благодаря Ариосто, Тассо и романам об Амадисе. Сословное чувство, и в более грубых, и в более утонченных формах, продолжает сохраняться, как бы оно ни отличалось бóльшим богатством оттенков, еще долгое время по завершении Ренессанса, так, как оно существовало и в Средневековье.

В теснейшей связи с понятием сословности стоит понятие служения. Современная культура сформировала идею, что для человека было бы недостойно служить кому-либо или чему-либо – верно служить в уничижении и послушании – кроме как Богу и общему благу. Средневековье знало подлинное служение и подлинную верность человека человеку (всегда, однако, понимаемые как отражение служения Богу), подобно тому как у восточных народов человеческому сердцу до сих пор ведомо такое служение – если, конечно, западная пропаганда еще не подорвала подобное чувство. – Как же относился ко всему этому Ренессанс? – Внешне вполне по-средневековому. Ренессансный человек, обычно зависимый от расположения двора или какого-нибудь мецената, служит ревностно и с охотою, всеми струнами своей лиры и всем блеском своего ума – но не сердцем. Средневековая преданность совершенно исчезла. Посмотрите, как Эразм, в письме к своему другу Баттусу, пренебрежительно отзывается об общей их покровительнице, фроуве^58* ван Борселен – и в то же самое время шлет ей эпистолы, полные лести и славословий; или как Ариосто, восхвалявшийся как один из наиболее искренних и независимых умов своего времени, до небес превозносит отвратительного кардинала Ипполито д’Эсте в Orlando furioso – и при этом бичует его в сатирах, не предназначенных для публики^59*. Так что вот одна из тех областей, где Ренессанс демонстрирует нерешенные противоречия духовного поворота.

В произведениях изобразительного искусства и литературы решительный разрыв между Ренессансом и Средневековьем на первый взгляд кажется полным. Здесь видны зрелость и полнота, которых не хватало предыдущей эпохе, цветовая насыщенность, непринужденность выражения, великолепие и величие, которые все вместе дают ощущение современности и уж вовсе не примитива. Но при более пристальном рассмотрении все эти свойства, независимо от предпочтительной оценки их выше или ниже строгости и сдержанности искусства предшествующего периода, имеют отношение лишь к качеству самого искусства, но не к его основам. Преемственности здесь намного больше, чем обычно считают. Ни одна из великих изобразительных форм, которые давали жизнь средневековому искусству и литературе в их высочайшем расцвете, фактически не умерла с появлением Ренессанса. В литературе рыцарский романтизм сохраняется на протяжении значительной части XVII столетия. Изобразительные искусства и литература продолжают культивировать пастораль как излюбленную форму выражения чувства и в XVIII в. Аллегория не покидает свое поле деятельности ни в изобразительных искусствах, ни в литературе, хотя Ренессанс слегка ее подрезал и приструнил, придав ей несколько больше вкуса и элегантности. С другой стороны, аппарат мифологических образов появился уже задолго до Ренессанса, продолжая оставаться в чести, наряду с аллегорией, еще долгое время после того, как эта эпоха подошла к концу.