Осень в карманах

– Мне на занятия пора, – сказал он хмуро. Докурил, бросил сигарету в урну, сделал несколько шагов в сторону входа, но потом, будто вспомнив что-то, вернулся обратно и, ковырнув указательным пальцем воздух, наставительно произнес:

– Кстати, Андрюша, ты уже давно отстал от жизни. Это в твоем любимом СССР баклажаны были только осенью. Сейчас они круглый год продаются, понял? Зайди в любой супермаркет…

С этими словами философ ушел читать лекцию, а я еще некоторое время стоял и курил. Причем безо всякого удовольствия. Летом в Питере – я давно уже это заметил – курить очень противно. И днем тоже. Лучше подождать до вечера. Но на этот раз мне почему-то не захотелось идти на компромисс с природой и ждать до вечера. Я все-таки докурил, тщательно потушил сигарету и отправился к своим студентам в аудиторию № 321. А там, увлекшись преподаванием, я вскоре забыл о Погребняке и его замечательных ботинках.

И вот наконец вечер. Я сижу за компьютером в той же аудитории, а Погребняк стоит у окна, зевает, смотрит на улицы и всё время нервно подергивает плечами.

– Комары, – жалуется он и, подавив зевок, добавляет: – Целых два. Откуда тут комары? Ты вообще скоро?

– Десять минут, – говорю. – Саша, не ной, дай мне сосредоточиться. Убей этого комара, и всё…

– Сам встань и убей, раз такой умный. Они, сволочи, шустрые.

Я пытаюсь сосредоточиться на письме от начальства о том, как нам усовершенствовать преподавание, но мысли мои приобретают совершенно другое направление. Я начинаю размышлять о комарах. Ведь философ-постмодернист, в сущности, прав. Наши петербургские комары натурально самые проворные и шустрые. Они появляются уже в мае, а в июне становятся полноправными хозяевами города, заселяя большими колониями все чердаки и подвалы. Я давно заметил, что этот городской комар существенно разнится с комаром лесным. Лесной комар ленив. Прилетит, словно нехотя, с болота, неуклюже сядет на тебя, потом подолгу топчется, обстоятельно выбирая место, куда воткнуть жало, пока ты его наконец не прихлопнешь. Комар городской совсем другой. С каким-то жарким, южным темпераментом. В июне этот комар особенно свиреп. Он часами сидит в засаде, где-нибудь в темном сыром углу. Когда появляется жертва, действует быстро и четко. Вылетает, штопая комнатный воздух пронзительным писком, и начинает как сумасшедший метаться перед носом. И пока ты беспомощно молотишь руками воздух, он ухитряется больно впиться куда-нибудь в ухо или в макушку и тут же снова кидается в сторону. Поймать городского комара почти невозможно.

– Кстати, – прерывает мои мысли философ-постмодернист, – я через неделю уезжаю на конференцию. Уже доклад написал…

– Куда уезжаешь?

– На конференцию, говорю, уезжаю, опять в этот Крым… – Погребняк зевает и прикрывает ладонью рот.

– В Судак, что ли?

– Ну да… И главное, Андрюша, так не вовремя. Все хорошие конференции, как назло, ставят на июнь, а у нас, сам знаешь, сессия, экзамены эти кретинские…

Я сочувственно киваю ему из-за монитора.

– А ты помнишь, как я первый раз туда поехал? Даже немного волновался…

Помню ли я? Еще бы не помнил. Всё я помню: и Виктора Топорова, и этого Юру Савченкова, и панковский ужин… Июнь для меня если и хорош, то разве что такими странными, смешными воспоминаниями. Историями о том, как мы, жители Петербурга, перевозим наше лето в другие города и страны.

Последний панк

Тогда, пятнадцать лет назад, тоже был июнь. Жаркий, душный, какой каждое лето случается в Петербурге. Мы с Погребняком в тот год заканчивали аспирантуру, он – на философском факультете, я – на филологическом, и в официальных бумагах именовались «молодыми учеными». Что значило слово «молодые», я понятия не имел и от этого все время ходил в напряжении. Может, начинающие? А может, размышлял я, ожидалось, что мы оба бросим решительный вызов старым догмам науки и откроем в ней новые горизонты? Я не знал, что и думать…

Но Погребняк и в самом деле выглядел очень вызывающе. Он тогда называл себя панком и носил на голове ирокез. Это, если кто не знает, такой петушиный гребень, раскрашенный в яркие цвета. Символизирует у панков туземную дикость и вызов начальству. «Я – последний панк, – любил повторять будущий постмодернист, – незаконное дитя июньских асфальтовых джунглей. И не собираюсь этого скрывать!»

Философское начальство, которому таким манером бросался вызов, уважало Погребняка за свободомыслие и весной предложило ему поехать на ежегодную июньскую конференцию в Крым. Эта конференция, организованная специально для молодых ученых, должна была проходить в Судаке и называлась «Крым – колыбель европейской культуры».

– Только при одном условии, Александр Анатольевич… Вы уберете с головы этот ужас… – сказал Погребняку пожилой деканатский работник, имея в виду ирокез. – И сообщите мне, желательно уже завтра, название темы вашего выступления.

Погребняк в тот же день постригся и придумал название своего доклада. Очень современное и почти постмодернистское – «Крым как летнее те(п)ло. Метафизика крымских стихов Волошина и Мандельштама».

Военная кафедра