Осень в Пекине

— Нет пассажиров — и не надо, — сказал Амадис. — Дольше прослужит. Значит, в расчетах по эксплуатации можно опустить статью об амортизации материала. Представляете?

— Но ведь это будет исключительно бумажная работа.

— Что вы смыслите в делах? — отрезал Амадис.

— Ничего, — сказал Атанагор. — Я археолог.

— Тогда пошли обедать.

— Я уже обедал.

— В вашем возрасте, — назидательно заметил Дюдю, — можно обедать и дважды.

Они подошли к стеклянным дверям ресторана. Сквозь стену первого этажа, которая с фасада тоже была сплошь из стекла, виднелись ряды чистых столиков и белых кожаных стульев.

Амадис толкнул створку, и на двери судорожно задергался колокольчик. Справа за длинной стойкой восседал Жозеф Баррицоне (или просто Пиппо) и читал газетные заголовки. На нем был новехонький белый пиджак и черные брюки. Ворот рубашки Пиппо оставлял расстегнутым — как-никак стояла жара.

— Вы быть стригаре ла барба в этот утро? — спросил он, обращаясь к Амадису.

— Было стригаре, — ответил тот, хорошо понимавший ниццианское наречие, хотя и не знавший тамошней орфографии.

— Бене! — констатировал Пиппо. — Тогда обед?

— Си, давайте обед. Что у вас есть?

— Все, что только есть найти на этой тэрра и в дипломатический ресторанте, — отвечал Пиппо с сильнейшим итальянским акцентом.

— Суп есть? Минестроне, — сказал Амадис.

— Есть минестроне. Есть еще спагетти а-ла-болоньезе.

— Аванти! — провозгласил Атанагор, чтобы не менять тона беседы.

Пиппо исчез в дверях кухни, а Амадис выбрал столик у окна и сел.

— Я бы хотел встретиться с вашим фактотумом, — сказал он. — Или с вашим поваром. Как вам будет угодно.

— Ну, это вы еще успеете.

— Не уверен. У меня работы невпроворот. Сюда скоро понаедет тьма народу.

— Прелестно! — сказал Атанагор. — Вот заживем! И рауты будут?

— Что вы называете раутами?

— Это такое светское собрание, — пояснил археолог.

— О чем вы говорите! Какие рауты! — осадил его Дюдю. — На них просто не останется времени.

— Эка жалость! — вздохнул Атанагор. Он был разочарован. Сняв очки, он поплевал на стекла и принялся их протирать.

II ЗАСЕДАНИЕ

Этот список можно дополнить сульфатом аммония, высушенной кровью и фекальными удобрениями.

Ив Анри, «Волокнистые растения», изд. Арман Колен, 1924 г.

1

Первым, как всегда, явился привратник. Заседание Правления было назначено на половину одиннадцатого. В обязанности привратника входило: отпереть зал, расставить пепельницы по соседству с папками для бумаг, разложить порнографические открытки, побрызгать там-сям дезинфицирующим раствором (потому что многие советники страдали изнурительными и очень заразными заболеваниями), расставить стулья так, чтобы спинки образовывали две идеально параллельные линии по обе стороны овального стола. Еще едва только рассвело; но привратник хромал и вынужден был рассчитывать время с большим запасом. Одет он был в старый щеголеватый костюм из саржи темно-зеленого цвета. На шее сверкала позолоченная цепь с гравированной табличкой, на которой, возникни такое желание, можно было прочесть его имя. Передвигался привратник скачками, и его парализованная конечность описывала в воздухе восьмерку при каждом подскоке.

Вооружившись кривым ключом, он переместился в дальний угол соседней с залом комнаты, где располагался шкаф, хранивший массу ценных вещей. Привратник очень торопился и совершал размашистые прыжки. Из-за панели шкафа выглянули полки с кокетливыми фестонами из розовой бумаги, которую в незапамятные времена расписывал сам Леонардо да Винчи. Благопристойной горкой высились пепельницы; такой порядок был не обязателен, но желателен, ибо соответствовал наложившему на все отпечаток духу строгости. Порнографические фотографии с натурщицами во всех видах (некоторые изображения даже раскрашены) были аккуратно разложены по специальным конвертам. Привратник достаточно хорошо изучил вкусы всех членов Правления. В стороне лежал ничем не примечательный конвертик с открытками, которым отдавал предпочтение он сам. Улыбнувшись одними уголками глаз, привратник потянулся расстегнуть ширинку, но, нащупав грустно поникший механизм, потемнел лицом и еще сильнее сморщился. Он вспомнил, что его день пока не настал и что ничего серьезного в ближайшие двое суток у себя в штанах он не найдет. Конечно, в его возрасте и это не плохо, но он живо помнил те времена, когда мог предаваться любимому занятию аж два раза в неделю. Приятные воспоминания вернули ему бодрое расположение духа, и в слипшихся уголках его рта размером не более куриного сфинктера обозначилось подобие улыбки, а в тусклых глазах замелькал гаденький серый огонек.