Осень в Петербурге

Все это он пишет ровным, разборчивым почерком, не вычеркивая ни слова. Само писание доставляет ему сегодня острое чувственное наслаждение – ощущение пера, уютно зажатого изгибом большого пальца, но в еще большей мере ощущение руки, бегущей по странице и слегка отпрядывающей назад, следуя строго неизменным очертаниям букв, уставу алфавита.

Аня, Анна Сниткина, была его помощницей, прежде чем стать женой. Он нанял ее, дабы она привела в порядок рукописи, а после женился на ней. Девочка-фея в своем роде, призванная, чтобы выпутать золотую нить из клубка написанных им слов. Если сегодня он пишет столь разборчиво, то лишь потому, что пишет он не для ее глаз. Он пишет для себя. Пишет для вечности. Пишет для мертвого юноши.

И хоть он сидит за столом столь покойно, он – человек, увлеченный смерчем. Бумажная лавина, куски прежней жизни отрываются от него и, кружа над ним, с ревом уносятся по восходящей спирали. Его несет высоко над землей, и на миг, перед тем как объятия ветра слабеют и он начинает падать, ему даруются полный покой и ясность, и мир расстилается под ним, точно карта его души.

Буквы, несомые смерчем. Разбросанные листы, которые он подбирает; разметанное тело, которое он собирает заново.

Стук в дверь: Матрена в ночной рубашке, на мгновение обретшая пугающее сходство с матерью.

– Можно? – севшим голосом спрашивает она.

– Как твое горло, все болит?

– М-м.

Она присаживается на кровать. Даже на таком расстоянии он слышит, насколько затруднено ее дыхание.

Зачем она пришла? Хочет помириться с ним? Выходит, и она тоже изнемогла?

– Павел, когда писал, сидел точь-в-точь так, – говорит она. – В первую минуту я даже приняла вас за него.

– Я кое-что сочиняю и как раз добрался до середины, – говорит он. – Ты не против, если я продолжу?

Девочка тихо сидит у него за спиной, наблюдая, как он пишет. Воздух в комнате наэлектризован, кажется, даже пылинки замерли и не падают больше.

– Тебе нравится твое имя? – несколько погодя негромко спрашивает он.

– Имя?

– Да. Матрена.

– Нет, терпеть его не могу. Это отец мне такое выбрал. Не знаю, зачем он меня так назвал. Бабушку тоже звали Матреной. Она умерла до того, как я родилась.

– Я придумал для тебя другое. Душа. – Он пишет это слово вверху страницы и показывает ей. – Нравится?

Матрена не отвечает.

– Что на самом деле случилось с Павлом? – спрашивает он. – Ты знаешь?

– Я думаю… думаю, он пожертвовал собой.

– Ради чего?

– Ради будущего. Чтобы стать одним из мучеников.

– Мучеников? Но что такое мученик?

Матрена колеблется.

– Тот, кто жертвует собой. Ради будущего.

– Выходит, и чухонка была мученицей?

Матрена кивает.

Интересно, думает он, Павел тоже стал под конец изъясняться готовыми формулами? Впервые у него возникает мысль, что, может быть, Павлу и лучше было умереть. И он честно, не отступаясь, обдумывает ее.

Война: стариков с молодыми, молодых со старыми.

– Ты, пожалуй, иди, – говорит он. – Мне нужно поработать.

Поставив на следующей странице заголовок «ДЕВОЧКА», он пишет: