Осень в Шотландии

– Нет, не виделись. Но зачем тебе это знать? Тебе никогда не нравился мой отец.

– Подозреваю, что это чувство было взаимным, – заметил он.

Шарлотта неохотно кивнула.

Отец всеми способами избегал Джорджа. Они не общались даже за обедом. Разговор поддерживали женщины, иначе за столом оказались бы нарочито молчащие люди, а обед оживлялся бы только позвякиванием серебряных приборов.

– А вот мать тебе нравилась.

Он промолчал. Шарлотту это не удивило. Она успела понять, что существует масса вещей, по поводу которых Джордж то и дело прибегал к молчанию. В разговоре возникали пробелы, как будто он не желал раскрываться перед ней или делать ироничные замечания. Он выглядел не таким суетным, как прежде, и сарказму предпочитал молчание. В целом Шарлотта была довольна переменой.

– Значит, ты жила здесь в одиночестве.

– В одиночестве и без денег, – добавила она. Диксон посмотрел на нее с удивлением:

– Я полагал, ты – богатая наследница.

– Отец объявил, что лишит меня наследства, если я здесь останусь. Мать была в ужасе и смятении. Мне предоставили выбор: остаться в Балфурине мятежницей или послушной дочерью вернуться в Англию.

– И ты стала владелицей замка.

Шарлотта улыбнулась:

– Королевой мышей.

Диксон отвернулся к плите и чем-то яростно загрохотал. Он что, рассердился?

– Вначале здесь было больше мышей, чем людей, – объяснила Шарлотта. – Я даже привыкла к тому, что они скребутся по углам. Все остальные существа считали замок слишком негостеприимным убежищем. В крышах были сплошные дыры. В дождливый сезон казалось, что живешь в решете.

– В Шотландии это двенадцать месяцев в году.

Она улыбнулась:

– Так и есть. Нас было пятеро, и каждое утро мы поздравляли друг друга, что пережили еще одну ночь, не утонули и не замерзли. Нэн и Джеффри считали ниже своего достоинства разговаривать со мной. Оставался Томас, который ушел в море, и кухарка.

Диксон обернулся к ней лицом, скрестил руки на груди и прислонился к плите. Его лицо оставалось абсолютно бесстрастным. Шарлотте пришло в голову, что под этим непроницаемым выражением он намеренно скрывает свои чувства и мысли.

– Прошел почти год, прежде чем банк выдал мне деньги из дедушкиного наследства. Подозреваю, что тут не обошлось без моего отца. До тех пор мы питались цыплятами и тем, что удалось вырастить на огороде. Балфурину принадлежит довольно много земли, но плодородной совсем мало. Она больше пригодна для выпаса коров, овец, но у меня, к несчастью, тогда не было денег, чтобы их купить. Но ведь ты, разумеется, все это знаешь, – со странным смущением закончила она, опуская взгляд на свою левую руку. – Пропало даже обручальное кольцо.

– Ты его продала?

Шарлотта снова посмотрела на руку, а потом подняла взгляд на мужа.

– Но ты ведь должен помнить, ты забрал его, когда сбежал. Я всегда считала, что ты его продал.

Он молчал, и Шарлотта на миг пожалела, что была столь прямолинейна. Она говорила так, словно искала его сочувствия. А может быть, действительно искала? Она прекрасно знала, что он всегда считал ее несколько странной, слишком ученой, но не очень-то умной. Неужели сейчас она хочет, чтобы он понял и оценил ее иначе? Как мужественную, решительную женщину? Волевую и стойкую?

– Почему ты осталась? Особенно в тот, первый, год?

Ведь так легко было вернуться в Англию…

Шарлотта посмотрела на мужа и отвела глаза. Честность может быть опасным оружием, сейчас она на себе чувствовала остроту ее лезвия. Как часто она задавала себе тот же вопрос… В Англии жизнь была бы куда приятнее. Не пришлось бы думать о куске хлеба, о крыше над головой, о тысяче других жизненно важных вещей. Останавливало ее только одно – в глазах людей она навсегда осталась бы невестой, от которой сбежал муж. «Бедная, бедная Шарлотта Маккиннон, муж оставил ее через неделю после свадьбы», – говорили бы они.

Шарлотта ждала и не хотела никакого сочувствия.

– Когда наконец поступили деньги моего деда, – продолжала она, раздраженная мыслью о том, что не получила от этого мужчины иного отклика, кроме молчания, – жизнь стала намного легче. Мы смогли починить крышу и начали подумывать о школе.

– Почему именно о школе? – Диксон снова повернулся к плите и продолжал чистить котел своим странным способом, но на этот раз действовал значительно спокойнее.

– Видишь ли, это стало моей мечтой. Сначала я просто не хотела возвращаться в Англию побежденной. Новобрачной, от которой почему-то сбежал муж. Потом, когда зима миновала, мне пришло в голову, что я гожусь для преподавания. Мне надо было занять чем-то свою жизнь, поскольку не суждено стать женой и матерью.

Диксон молчал.