И забрезжил уж свет, заморгала сонно звезда, приморившись указывать в одиночестве одиноким — где Север, когда чёрная, как от ночи оставшийся обломок, кошка, щуря зеницы, проводила последнего, отлетающего из Ворожейки ангела, тенью метнулась от столба, мягко коснулась земли и, брезгливо переступая лапами, подалась в лес.
Тогда было вот как:
Крепко хмельной уже Сулиан сидел на лавке, ещё и пил из кружки бражку и куражливо бурчал:
— Еслив изводишься, жэншына, еслив маешься без сна, исповедуйся, покайся, есть всегда в чём, не святая… хошь… выйди на улицу… хошь перед ёлкой, перед столбом ли, во всём ведь Его присутствие… а тогда и уснёшь, как сурок, или, как говорят, без задних ног, верь мне, жэншына, пока я пьян и откровенен, хотя вот почему — без задних, этого я не пойму и объяснить, пожалуй, не сумею, хотя…
— Молчал бы уж, — сказала ему тогда на это мать. — Бог в столбе, уж не хулил бы.
— А чё ты, жэншына, чем столб не место?
— Сиди, сказала же, помалкивай. А то и кружку отберу вот.
— Тогда всё, жэншына, молчу.
А сейчас так: