Осень в Задонье

— Все на Федоре. Тянет, как бык борозденый. А ребята на сторону косят: куда бы увеяться. Вова просит какой-то автобус. Хочет людей возить в город. И Ваня туда же… Чего они ищут, чего выглядают? Какую зорю? Нас все знают, в станице, по хуторам. Наши и чечены. Работай, живи да этих чилят рости, — кивнула она на малышей. — А Федор, он тоже не железный… А без него все прахом…

Недолго посидели, послушали и поехали.

В машине пахло сеном. В Тимошкиных волосах остались зеленые сухие былки.

— В сено хорошо нырять, мягко, — сказал Тимоша. — У нас свое сено есть?

— Кто его нам косил?

— Ну, давай накосим!

— Поздновато уже, — ответил Иван.

Поднялись на холм, выбираясь на свою дорогу. Иван еще раз взглянул на станичную округу: дома, улочки, зелень, красного кирпича могучий, но порушенный храм без крестов — память горькая давняя; такая же память, но ближняя: разбитые дома-«двухэтажки» без окон, без дверей, еще недавно там люди жили, разваленные пекарня, котельная; но все это — малое, а вокруг, близко и далеко-далеко: холмистая степь, густая синева просторной воды и блеклая — вовсе безмерного неба.

Когда-то казачьи донские земли, окружная станица с двумя десятками хуторов под крылом; потом, при власти советской — центральная усадьба немалого, на шесть хуторов колхоза. Теперь — глухое Задонье.

Федор Иванович Басакин в этой станице прожил век, работая трактористом, комбайнером, шофером в колхозе. Как всякий селянин, он свою скотину имел, не надеясь на колхозную зарплату. Человек работящий, он в последние колхозные годы держал две коровы, пару бычков, свиней да птицу — для себя и на продажу; от пуховых коз получал неплохой доход.

В детстве родители присылали часто хворающего Ваню к станичным Басакиным на парное молоко, чтобы здоровье подправил. Молоко забылось, а все остальное помнилось: шалаш на сенокосе, «полевской» кулеш, рыбалка, уха на берегу, купанье до синевы и дрожи и горячий песок, пастушество, работа на зерновом току, прополка да сбор арбузов на бахчах — все это было. И конечно, баба Феня, которая, словно клуша, с детвой возилась, прежде и теперь.

Сыновья Федора Ивановича тяготились хуторской жизнью и бытом. Старший уходил в райцентр, работал в «автоколонне» шофером. Но заработок был малый, машины — старье, одна мука. Жена, малый ребенок, съемная квартира — одно к одному. Пришлось возвращаться. Тем более что отец для молодых соседний дом купил. Нехотя, но вернулись в станицу, к отцовскому делу: своя скотина, чужая, на забой и продажу. По-летнему времени — пастьба, сенокос; по-зимнему — на базах работа: корми, пои, убирай. Потому и сетовал брат: «Скотина да скотина… Людей не видим». И конечно, завидовал: «Хорошо тебе, дальнобойщику…»

«Дальнобойщик» — слово красивое. Но что проку в словах… Порой лучше со скотиною дело иметь, чем с людьми. Не хотелось и вспоминать.

Асфальтовая дорога закончилась в станице. Дальше поехали по грунтовой, не больно езженной, порою колдобистой. Тут ни машин, ни знаков жилья. Степь да степь. Пологие ли, крутые, глубокие лесистые балки, курганы, вблизи и вдали.

— Здесь люди не живут? — спросил Тимоша.

— Мало людей.

— А волки?

— Есть волки.

— А мы их не боимся?

— Пусть они нас боятся.

Ехали и ехали; и наконец выбрались к просторной долине. На вершине высокого холма машину остановили, вышли из нее.

— Где наше поместье? Ты помнишь? — спросил отец.

Тимоша обвел глазами непривычную для него ширь земли, на которой глазу не за что было зацепиться, и лишь вздохнул глубоко.

Отец помог ему:

— Вон там, за речкой, видишь, высокий Явленый курган, а поближе, у Белой горы — синий вагончик. В прошлом году там были. Не помнишь?

Мальчик снова вздохнул и ничего не ответил. Глаза его были широко раскрыты, но не могли вместить такого огромного пространства земли и неба, увиденного будто впервые. Ему сделалось даже как-то страшновато, и он взял отца за руку.

Иван понял малыша, сказал:

— Поехали.

По белой меловой дороге спустились с холма; мелким бродом, на галечном перекате перебрались через речку и скоро объявились на своей земле, которую именовали с усмешкой поместьем.

Когда-то, теперь уже в давние годы, когда рухнула советская власть, сельский народ и поселковый наперегонки стал обзаводиться собственной землей. Одни — для прокорма в нынешней и будущей жизни, другие — на всякий случай: бери, коли позволено. Басакины в стороне не остались, оформив в аренду да в собственность полсотни гектаров земли довольно далеко от поселка, в Задонье, на родине отцов и дедов. Выбрали место приглядное и уютное: берег речки, прикрытый от ветра высоким обрывистым холмом, просторная луговина. Рядом — места когда-то знаменитые: Явленый курган, Церковный провал, Скиты. Одно слово — Монастырщина. Никто из Басакиных о земледельстве не думал. Взяли на всякий случай. А еще потому, что старший из братьев, летчик Павел мечтал: «Отлетаю, на пенсию выйду, буду здесь жить. Куплю дебаркадер, организую турбазу. Тут речка, лес. Чем плохо?»