Осень женщины. Голубая герцогиня

Конечно, конечно. Можно не встречаться. Но из этого еще не следует, что забываешь… Ну, что же ты поделывал с тех пор, как мы с тобой не видались? Два года! Уж целых два года! Как время-то идет! Я слышал, что ты был на Востоке. Я имел сведения о тебе через Лорана, консула в Каире. Видишь, я ответил ему с некоторым замешательством. Такое внезапное радушие после стольких признаков равнодушия всегда несколько смущает меня. - Да, скажи-ка мне. Виделся ли ты после с Камиллой Фавье?…

- Я? - вскричал я, чувствуя, как краснею под его снисходительно насмешливым взглядом. - Никогда. Зачем ты спрашиваешь меня об этом?…

- А, - сказал он мне, смеясь на этот раз веселым смехом, открывавшим его белые, хорошо сохранившиеся, несмотря на приближающийся сорокалетний возраст, зубы, на которых не было заметно ни малейшего следа пломбирования, - решительно маргариткой вы родились и маргариткой вы умрете!…

- Я решительно нс понимаю, что ты хочешь сказать, - нетерпеливо заметил я.

- Как? Она тебе нравилась. Ты ей нравился. Она меняла любовника за любовником, после Турнада были: Филипп де Вард, Машо, Роланд де Брев, решительно все, кончая юным герцогом де Лотрек, который тратит на нее по двести тысяч в год, а ты так и не был у нее!… Верно так уж решено, - продолжал он, и в глазах его светилось еще больше лукавства, - что вы увидитесь только при моем благосклонном содействии!… Помнишь ли ты наш последний разговор и как я просил тебя отправиться к ней с поручением, от которого ты отказался? Ну-с, так мне бы хотелось дать тебе к ней другое поручение. Что же, ты и на этот раз откажешься?

- Это зависит от поручения, - отвечал я таким же шутливым тоном.

- Оно чисто литературное, - продолжал он весело. - Дело не в том, чтобы я боялся ревности моей жены. Мы с ней не влюбленные. Мы пожизненные товарищи, и она настолько умна, что понимает, что неверности такого человека, как я, не имеют значения… Но я терпеть не могу ни в чем возврата к старому, а в любви тем паче! Одним словом, дело вот в чем. Помнишь ты г-жу де Бонниве и ревность Камиллы?…

- Королеву Анну? - прервал я. - Не хочешь ли ты и к ней меня послать? Этого еще недоставало!…

- Нет, - сказал он, с этой все кончено, все. Знаешь ли ты, что она овдовела, и через две недели выходит замуж за Кандаля, настоящего?

Теперь ей нечего будет опасаться поправок настоящих Бонниве и она попадет в самую что ни на есть высшую аристократию. Опять-таки мое счастье: она все больше и больше будет принадлежать к тому обществу, в котором я не бываю и не буду никогда с ней встречаться… Ах, негодная! Как она меня ужалила! Я простить ей этого не мог… Вся эта история складывалась так прекрасно, ревность Камиллы, сцена в квартирке, сцена в салоне, сюжет для пьесы сам собой напрашивался и я ее написал… Нечто вроде «Адриенны Лекуврер», но современной. Я читал ее Фамберто. Он разделяет мое мнение: это лучшая вещь из всего мною написанного… А-а! Вот увидят, лишили ли Жака Молана силы таланта его сто тысяч годового дохода… Правда, что, сделавшись богатым человеком, я дал себе слово никогда больше ничего не писать, и это будет единственным исключением из этого правила. Когда доживешь до сорока лет, то непременно начнешь повторяться, как бы ты гениален не был, а повторяться - значит пережить себя. Когда не можешь превзойти самого себя, то лучше умолкнуть… Я для себя мечтаю о конце Шекспира и Россини. О, конечно, очень маленького Россини и еще меньшего Шекспира. Но каждый делает, что может, и я хочу остановиться на моих двадцати томах. Но это было сильнее меня. Этот сюжет увлек меня, и пьеса написана. Повторяю тебе, она будет последней!…

- Ты написал пьесу по поводу этой истории?… - прервал я. - Несчастный, что скажет г-же де Бонниве?

-Что у меня вовсе нет таланта, - сказал он. - У светских женщин это очень просто. Вы бываете в их салоне, так вы великий человек. Вы больше не показываетесь, так вы не стоите и того, чтобы заплатить три золотых за ложу… Говорю это, чтобы показать тебе, какую цену я придаю похвалам или критике Бонниветки. Впрочем, надо думать, что этот жанр весьма распространен теперь. Моя жена в этом лице признала уже трех из наших знакомых… Итак…

- А Камилла? Камилла, для которой это происшествие было ее романом, печальным и настоящим романом, разве ты не подумал о том, как ты поступаешь относительно ее, перенося это происшествие из ее жизни, которое еще так свежо, на сцену?

- Вот в этом-то И суть, - отвечал он качая головой, - это до такой степени близко представляет ее жизнь и ее личность. Только она одна может передать эту роль… А я не знаю, как бы войти с ней снова в сношение. Странное она существо. Ничто не изглаживается в этой девушке.