Осеннее наваждение

Зал взорвался аплодисментами, и недоверчивому зрителю пришлось пробираться к выходу вниз. Оказавшись рядом с Мариусом, он принял горделивую позу, одним своим видом выражая все, что думает по поводу мага и его искусства.

— Скажите, сударь, я слыхал, что в России очень любят собирать грибы. Вы давно в последний раз собирали грибы? — проскрипел Мариус.

— Я?! Грибы?! — оскорбился господин. — Да что вы себе позволяете?

— Простите иностранца, я не хотел вас обидеть. — Мариус ловко взял его под руку и развернул таким образом, чтобы тот стоял спиной к входу в служебные помещения и, таким образом, лицо его было бы видно всем зрителям, в то время как сам гипнотизер стоял к ним спиною.

— Грибы! — все не мог успокоиться франт. — Еще бы про ягоды спросил! Вы бы, господин ведущий маг, сперва научились бы… — И внезапно осекся. Я отчетливо видел, как лицо его, выражавшее секунду назад крайнее возмущение, вдруг переменилось, приобрело умильность и самую добрую улыбку, на которую, вероятно, он был способен. Мариус резко отодвинулся от него, быстрым жестом водрузив на нос свои черные очки, и, театрально вытянув руки, представил публике недоверчивого господина, расхаживающего по арене и, казалось, что-то отыскивающего на ней. Господин негромко бубнил себе под нос и пребывал в самом лучшем расположении духа. Вдруг он издал громкий радостный крик, кинулся к какой-то крошке на полу арены, с усилием, словно выдергивая, подобрал ее и, подняв кверху, как драгоценность, с блаженною улыбкою стал изучать. Зал взорвался хохотом, но господин этого, как и не слыхал, очевидно пребывая сейчас рассудком в полном одиночестве в каком-нибудь сосновом бору. Положив найденный гриб в корзину, очевидно висевшую у него на левой руке, он продолжил свои поиски, усиленно шаря глазами по арене. Публика заходилась в истерике, умильно глядя на своего любимца-гипнотизера, с самым невозмутимым видом созерцавшего сбор грибов. Наконец, он хлопнул в ладоши, призывая всех к тишине, подошел к франту, до крайности увлеченному своим занятием, и, коротко вскинув на лоб очки, придвинул к себе лицо грибника. Буквально через несколько секунд, господин, хлопая глазами, будто только очнулся и, покачиваясь, послушно побрел на свое место, сопровождаемый смешками из зала. Раздались дружные овации, и Мариус, раскланявшись, спросил:

— Не угодно ли еще кому-нибудь из уважаемой публики убедиться в чудесах гипноза? Прошу вас не бояться, это совершенно неопасно… Может быть, вы? Или вы? Мадемуазель, прошу вас!..

Никто не выходил, очевидно, из опаски оказаться в нелепом положении на глазах у всех. Мариус пожевал губами, пребывая, казалось, в затруднении.

— Прошу вас, нет ничего страшного! Это просто фокус…

Из второго ряда, очевидно, после долгих уговоров полной дамы, верно, жены, поднялся немолодой флотский офицер с изрядной лысиной на всю голову и, шагнув на арену, громко заявил:

— Извольте, попробуйте проделать это со мною, но прошу учесть — едва ли у вас что-то выйдет!

— Возможно, — не стал спорить Мариус, склонив голову, верно прикидывая, что бы сделать со строптивцем. Жестом пригласив его занять место возле выхода, он поднял очки и впился во флотского офицера взглядом. Тот лишь улыбнулся и сказал:

— Вот видите, сударь, ничего у вас не выходит. Ничего у вас не выходит. Ничего у вас не выходит. Ничего у вас не выходит. Ничего у вас не выходит… — Он повторял эту фразу еще много раз, пока публика, наконец, не поняла, в чем соль следующей выходки Мариуса. Хохот стоял поистине гомерический, пузатая фигура офицера и впрямь была комична: глядя пустыми глазами куда-то внутрь себя, он повторял одно и то же, совершенно не слыша ничего вокруг. Мари-ус раскланялся, проделал над несчастным ту же операцию, что и над его предшественником, и легонько подтолкнул его на место. Флотский вздрогнул и, обернувшись к гипнотизеру, резко выпалил, к удовольствию всех зрителей:

— Вот видите, я же предупреждал, что ничего у вас не выходит!

Зал грохнул. Вспыхнул свет, представление окончилось, публика чинно направилась на выход, пропуская дам и старших чинами и возрастом вперед, посмеиваясь еще над проделками Мариуса. Смешавшись со всеми, я вышел наружу, дождался, пока все выйдут, и решительно направился назад. На арене и в зале никого уж не было, и я, озираясь, пробрался к служебному входу, задрапированному тяжелыми бархатными занавесями. Внутри деловито сновали какие-то люди, шталмейстер, прислонившись к пустой клетке, о чем-то говорил по-французски с Папашей Бо, деловито пронесся мимо Дюпре, безразлично скользнув по мне взглядом. Я проследовал дальше и, завидя приоткрытую дверь, заглянул внутрь — у зеркала спиною ко мне сидел Мариус, задумчиво глядя на свое отражение.

Казалось, он отрабатывал на себе свое же искусство, будучи погруженным в некий транс, чуть шевеля губами и никак не реагируя на мое появление. Увидев внезапно в зеркале мое отражение, он вздрогнул, и я с удовольствием увидел, как исказились под буйной неряшливой растительностью на лице его недвижимые ранее черты.