Осеннее равноденствие

Морские орлы самые закоренелые, самые безжалостные враги лососей, обреченных блуждать по морям. А этот старик побывал и тем и другим, он помнил это, в одну свою жизнь он был жертвой, в другую — истребителем; и знал, что морской орел и лосось все еще живут в нем, слишком хорошо он помнил сны водных глубин и сны воздуха, извечно враждующие друг с другом.

Страж

I

Узенькая улочка, вьющаяся среди тесно сгрудившихся заброшенных домов, выводила на вершину холма: из густой зеленоватой тени вы вдруг выходили на яркий свет прямо перед разрушенной церковью.

Внезапный яркий свет — и впереди фасад церкви, удлиненный, стройный, парящий в воздухе, словно расписной ажурный экран, заслоняющий небо. Фасад с портиком, опиравшимся на две колонны, боковые стены с зияющими проломами, апсида — вот и все, что осталось от церкви. Она была без крыши, открыта воздуху, нескончаемым горным ветрам, солнцу, которое там, наверху, излучает ровный, широко разливающийся свет.

Недалеко от церкви, над холмами, что отступают, уменьшаются и тают, сливаясь, у горизонта, у раскаленной солнцем мглистой полосы, которая могла бы быть морем, стояла хижина. Она показалась нам бедным, обманутым стражем, приютившимся у развалин чего-то такого, что уже не стоит охранять.

11 октября

Этим утром над морем был туман, душный, гнетущий туман, он ширился неуклонно, но так медленно, что казался неподвижным; от этой кажущейся неподвижности кругом наступило томительное оцепенение; граница между морем и небом стала неразличимой, ее заволокли огромные столбы грязного дыма.

Я думал, шторм уже кончился.

Однако неизвестно откуда взявшийся луч света хлестнул по верхушкам олив и пальм, и вдруг, быстрее, чем я пишу эти слова, морская лазурь снова явила свое великолепие до самой линии горизонта.

Волны одна за другой бегут к берегу, словно состязаясь на огромной, бескрайней гаревой дорожке.

Мы вошли в церковь через среднюю дверь. У стен были два алтаря из выветрившегося камня, скрюченные, как от огня, местами замшелые; на одном еще можно было различить барельеф: ковчег святых даров в виде солнца с короткими твердыми лучами и ветвями винограда вокруг.

Повсюду выросла трава: там, где были нефы, и там, где были амвоны, ниши со статуями святых. Там, где возвышались развалины главного алтаря, буйно разрослись папоротник, крапива, вереск, пышная высокая ромашка, и надо всем этим, словно в насмешку, торчал крест из двух сучьев, скрепленных проволокой. А от стены до стены росла чахлая, редкая травка, совсем как снаружи, на лужайке.

Все это запустение не пугало нас, не причиняло нам боли, церковь в общем не казалась нам оскверненной. Через проломы в боковых стенах проникал ветер; в обширное отверстие вверху, где уже и следов не осталось от церковного свода, могли проникать облака и солнце, луна и дождь, там, где были нефы, поднялась трава, и целые заросли, волнуемые ветром, то слегка касались остатков главного алтаря, то накрывали их.

Вышли мы из церкви через пролом в стене. И обнаружили за ним колонны: они выстроились в ряд, невысокие, из серого камня, тонкие, ничуть не величественные.

На одной из капителей, больше других разрушенной ветром и дождем, можно было различить только две толстые лапы, перепончатые, как у лебедя, но с кошачьими когтями, принадлежавшие какому-нибудь фантастическому древнему зверю, может быть грифону.

Рядом на другой, изящной, изъеденной временем капители с барельефа смотрело лицо.

II

Раньше мы его не видели. Хотя в предыдущие годы уже бывали вдвоем в самой верхней точке разрушенного городка и помнили хрупкие колонны, выстроившиеся в ряд перед боковой стеной церкви. А этого лица на капители не помнили.

У него были удлиненные полузакрытые глаза, тонкий нос и широкие круглые ноздри; тонкогубый рот, остроконечные усы, симметрично свешивающиеся с двух сторон чуть ниже подбородка. Мы не могли понять, был ли на нем головной убор, какое-то неизвестное ритуальное украшение, или это были просто пышные волосы, перехваченные на лбу повязкой.