Осеннее равноденствие. Час судьбы

Ночь оказалась бесконечной. На кухоньке сопела, пыхтела, а иногда так принималась храпеть богомолка, что и без трубы архангела могла любого воскресить из мертвых. Среди Йотаутов храпунов не было, приходится удивляться, как Саулюс может здесь заснуть. Но в эту ночь и он не спал. Ворочался с боку на бок, шуршал одеялом, будто мышь. «Который теперь час?» — подумала Матильда. Старенький будильник тикал на столе, но в комнате было темно, как в мешке, а как включить свет, она не знала. Лежала, ждала. Звенело в ушах, голова гудела.

— Саулюс, — прошептала, — ты не спишь, Саулюс?

— Не сплю, мама.

— Посмотри, который час.

— Еще очень рано.

— Откуда ты знаешь, Саулюс?

— Когда погаснет свет вон в том окне, будет двенадцать, — приоткрыв штору, сказал Саулюс.

— Кто же там так долго при свете сидит?

— Из нашего класса один. Он книги читает, стихи пишет.

— Мало дня…

— И я обычно раньше двенадцати не ложусь.

— Пишешь?

— Пишу иногда. А иногда рисую.

— Спи, сын. И я буду спать. Боюсь только, чтоб не проспать.

Лежали, дышали тихо, временами даже пытались затаить дыхание, но обоих не брал сон. Еще нету двенадцати, подумала Матильда, не спуская глаз с тусклого огонька за окном. И Саулюс сидит до двенадцати. Один. Еще недавно жили вдвоем — веселый такой парень, ростом с Саулюса и его лет, хорошо ладили…

— Еще хочу спросить, — прошептала мать сухими губами. — Где твой приятель, Саулюс?

Саулюс не ответил. Стало тихо-тихо.

За окном погас огонек. Двенадцать, подумала мать.

— Где приятель-то?

Не спит Саулюс, точно не спит. Матильда слышит приглушенное, неровное дыхание, кажется, слышит даже удары его сердца, такие же тревожные.

— Саулюс…

Саулюс сбрасывает одеяло, садится на кровати, уткнувшись лбом в поднятые колени.

— Ушел, — шепчет.

— Куда ушел, Саулюс?

— В лес ушел!

Мать встает, садится рядом с сыном, так близко, что чувствует своим плечом, как Саулюса бьет дрожь.

— Хотел и меня увести. Хотел, чтоб мы оба ушли. О Литве говорил… Много говорил… И я еще прошлой осенью решил… с ним… вместе…

Матильда сплетает руки как для молитвы, стискивает крепко и костяшками пальцев зажимает приоткрывшийся рот.

— А потом… потом?

— Думал, Каролису станет легче, Густас перестанет его терзать… И тебе, мама…

— А потом?

— Потом…

Саулюс приникает головой к плечу матери. Матильда не видит, но чувствует, как он смахивает со щек слезы.

— Я тут… я никуда, мама…

— Сынок, — в это слово Матильда вкладывает всю тревогу своего сердца, всю любовь, веру и радость.

Они сидели так долго, окутанные черной ночью.

Матильда еще не раз просила Саулюса посмотреть, который час, а под утро, когда сын задремал, бесшумно встала и, двигаясь на ощупь, выскользнула в дверь. Под ногами заскрипел снег, белый-белый, еще без следов. Нелегко будет идти, подумала. С Огородной улицы повернула мимо костела, мимо кладбища выбралась на шоссе. Быстрее, быстрее, подстегивала себя, потом покосилась на восток — краешек неба уже светлел, заливался робким румянцем. Не будь столько снега, побежала бы. Быстрее, быстрее…

Почему она тогда так спешила, рассудком не понимала, только сердцем чуяла беду, костлявую руку судьбы, занесенную над ее домом. Эта холодная рука днем и ночью стучалась в дверь избы, скреблась возле окон, полевым валуном ложилась на грудь, стискивала горло и однажды должна была ударить. Ударила. Изо всей мочи.

И Матильда опять бежит. Раннее утро, Каролиса еще, может, не довезли до Преная, и она напрямик через поле выбирается на шоссе, пустынное и угрюмое, стоит здесь и ждет, сгорая от нетерпения. Гудит машина, прилетает и улетает — что для нее женщина на обочине. Матильда бежит по шоссе, но в такую даль пешком не доберешься. Взревывает перед пригорком машина. Матильда машет обеими руками. Стой, остановись, разве не видишь, что мне надо! Гудит, проносясь мимо, грузовик с солдатами. Еще один… и еще… Остановился! Услышал вопль ее сердца! Протянутые руки затаскивают ее через борт — такую тяжелую и неуклюжую. Матильда пристраивается в уголке, смотрит на юные лица солдат. Грузовик грохочет, подбрасывает женщину, она сидит стиснув зубы и радуется, что едет.