Осеннее равноденствие. Час судьбы

Кристина попятилась, словно это на нее накричали. Никогда она не видела Паулюса в подобном состоянии, не знала за ним такого. Сейчас он страшил ее, но и притягивал. Однако у Кристины хватило такта понять, что она здесь незваная гостья: сама навязалась, напросилась.

— Я ухожу, Паулюс.

Произнесла эти слова осторожно и затаив дыхание ждала, не скажет ли он — побудь. А может, даже — останься… Конечно, она в любом случае уйдет, обязательно уйдет. Однако Паулюс молчал, ни малейшего намека, ни жеста. Его рука снова потянулась к коньяку.

— Будь здоров…

Она открыла дверь. Все еще медлила переступать порог? Нет, в эту минуту от мертвящей усталости у нее отнялись ноги, и ей показалось — она споткнется, тут же, на пороге споткнется, стоит только выпустить дверную ручку.

— Завтра, Кристина… — услышала она приглушенный голос Паулюса, неясный, долетевший как бы издалека. — Завтра… завтра… завтра…

Куда она теперь идет? Сумеречная улица пустынна, вокруг ни души, только старуха там, на обочине. Одна, усталая. Как и она, Кристина. Но ведь это товарищ Думсене?! Бросила взгляд через плечо. Да, сидит на лавочке. Бывшая… Вернется, она сейчас же вернется и заговорит с ней… спросит…

Все-таки не хватило смелости. Старуха сидела, уткнувшись подбородком в грудь, слегка покачиваясь в стороны, опираясь руками на согнувшуюся палочку.

И Кристина повернула назад.

— Поздний час, а вы так сидите.

Думсене склонила голову к плечу, выставила заострившийся нос, как-то чудно покосилась одним глазом.

— Сижу, — проскрипела, сухо кашлянула.

— Может, чем-нибудь помочь?

Женщина вся перекосилась.

— Скажу вам правду, приятный для меня сюрприз.

Кристина растерялась.

— В чем?

— Что ты подошла, что спросила.

— А может, правда?..

— Нет, покамест еще свои косточки сама ношу. Благодарю покорно.

Думсене снова навалилась грудью на палочку, словно давая понять — можешь уходить. И Кристина на самом деле сделала несколько шагов, решив оставить ее в покое, однако обернулась и сказала:

— Я вас помню.

Старуха не ответила, только искривленные артритом пальцы зашевелились на палке.

— Вы товарищ Думсене.

Та еще круче сгорбилась.

— Хм, может, товарища Думсене ты и помнишь.

— Но это же вы… — опешила Кристина.

Старуха снова склонила голову набок; жутковато блеснули лихорадочно блестящие глаза.

— Тебе кажется, что я похожа на товарища Думсене? Чем же я похожа?

Но ведь мне не снится… мне и впрямь не снится это, подумала Кристина.

— Чем же я похожа? — уже со злостью проскрипела старуха. — Может, осанкой похожа? Лицом, руками? Или голосом похожа?

— Товарищ Думсене…

— Нет товарища Думсене. Давно нету.

Старуха заерзала, казалось, она вот-вот встанет и уйдет. Еще раз оглядела Кристину с головы до ног лихорадочно блестящими глазами.

— А ты кто будешь? — спросила уже мягче.

— Не здешняя, но росла в Вангае.

— Школу здесь кончала?

— В пятьдесят четвертом, когда вы… когда товарищ Думсене работала…

— Да, она тогда работала в Вангае. Если не торопишься, присядь, отдохни.

Кристина пристроилась боком, чтобы лучше видеть ее, и ей невольно почудилось, что она толкует с какой-то горемычной, замученной хворями старушенцией об их общей знакомой.

— Я тогда не раз слышала выступления товарища Думсене.

— Она любила встречаться с молодежью, ты права.

— И по сей день помню, как товарищ Думсене нам, выпускницам, рассказывала сказку о Золушке.

Женщина чуточку откинулась, пытаясь выпрямить скрюченную спину, но напрасно. Бессильно взмахнула высохшей костлявой рукой.

— О Золушке?

— Сказку о Золушке. Красивая сказка, товарищ Думсене красиво рассказала ее. Да что с того?

— Ты спрашиваешь — что с того?

— Я спрашиваю. Мне хотелось бы спросить товарища Думсене, верит ли она еще сказке о Золушке?

— Нет больше товарища Думсене, — напомнила женщина, почему-то опять разозлившись.

— А если бы она была, что бы ответила? Она все еще верит в то, что нам тогда так щедро обещала?

В вечерних сумерках женщина напоминала черную тень, уменьшающуюся, сходящую на нет.

— Все еще верит? — Кристина ждала ответа.

Пробежал ветерок. Черная тень в конце лавочки зашевелилась.

— Да, я верю, ответила бы. Я верю в свои слова, в свои обещания, ответила бы она.

— И добавила бы, что Золушка таки стала королевой?

— Я уверена.

Кристина рассмеялась. Смех был безжалостным, жутковатым, каким-то судорожным.

Мимо промчался автомобиль, свет фар пробежал по ним, сидящим у дороги, таким чужим, далеким, и мрак еще больше сгустился.

— Не думаю, чтобы товарищ Думсене и сейчас так ответила, — негромко сказала Кристина. — Она была честная женщина, откровенная. Мы ей верили.

— Жизнь вас разочаровала? Не нашли обещанных сокровищ? Ударились лбом о стену? Все еще приходится мыть грязную посуду? Нет мраморного бассейна с шампанским? Верно? Стало быть, вы, девочки, не поняли товарища Думсене.

Не поняли? Не поняли товарища Думсене? Не поняли сказочку, которую она рассказывала? Может быть, все может быть… Но как понять человека, который и много лет спустя готов повторять ту же самую сказочку?

— Почему вы скрываетесь? Почему вы не признаетесь, что вы товарищ Думсене?

— Я не раз уже повторила — ее больше нет.

— Умерла? Да?