Осенняя соната

Шарлотта. Да.

Ева. У папы были, кажется, свои небольшие увлечения, во всяком случае, я помню, к нам приходили и сидели в гостиной по меньшей мере три незнакомые дамы. Одну, я помню, звали Марией фон Эйк, она была твоей ученицей?

Шарлотта. У него была связь с Марией. Вполне благопристойная и недолгая.

Ева. И тебя это совсем не задевало?

Шарлотта. Но я в самом деле не могла сердиться на Юсефа из-за пустяков. И потом, у него был хороший вкус. Вот ты считаешь отца посредственностью. А ведь это жестоко и несправедливо и только лишний раз доказывает, как мало ты его знала. В других обстоятельствах Юсеф мог бы стать одним из крупнейших архитекторов Европы. Он был только слишком совестлив и порядочен и во всем уступал первенство старшему брату, который и вполовину не был так одарен, как он. К несчастью, они вместе унаследовали фирму деда. Юсеф никогда не шел на скандал и не отстаивал своих мнений. Но у него были удивительные идеи. Он, например, спроектировал концертный зал для Копенгагена – или для Осло? – нет, это был Лион, и все сошлись во мнении, что это было бы одно из прекраснейших зданий, возведенных в Европе в тридцатые годы, но тут началась война и проект забросили. Бедному Юсефу не везло ни в одном из его начинаний. Но он был личностью, он был большим человеком и уж никак не посредственностью. Ты скептически улыбаешься, Ева? Ты мне не веришь?

Ева. Какое это имеет значение? Твои слова верны в твоем мире, мои – в моем. И если мы поменяемся ими, они потеряют всякий смысл.

15

Шарлотта. Вот ты говорила раньше, что я все время занимаюсь самообманом. По-моему, ты не права. Я никогда не лгала себе. Одно время положение мое было ужасно: меня мучили постоянные боли в спине, я не могла как следует готовиться, мои концерты не удавались, я потеряла несколько важных ангажементов. Жизнь уже стала казаться бессмысленной. Вдобавок меня мучили угрызения совести, я ведь бросила тебя и Юсефа. Я уже стала подумывать: какой идиотизм таскаться из города в город, всюду натыкаясь на позор и унижение, в то время как я могла бы быть с вами. Ты иронически улыбаешься? Я говорю правду, я говорю сейчас, что думала и чувствовала тогда, и мне абсолютно все равно, что ты подумаешь об этом теперь. Рано или поздно нужно выложить все, чтобы больше к этому не возвращаться.

Ева. Я слушаю и пытаюсь тебя понять.

Шарлотта. Это было в Гамбурге, я играла тогда Первый концерт Бетховена, он не особенно труден, и все сошло хорошо. После концерта мы со стариком Шмиссом – ты знаешь, это дирижер, он уже умер – пошли в ресторан поужинать, как это было у нас заведено. Мы сидели долго, хорошо поели и выпили, боль у меня в спине почти прошла, я расслабилась и была уже вполне довольна собой и всем на свете, как вдруг Шмисс сказал: «Что бы тебе не сидеть дома с мужем и детьми и не жить нормальной жизнью, вместо того чтобы подвергаться постоянным унижениям?» Я уставилась на него и рассмеялась. «Ты, видно, считаешь, что я уже настолько плоха?» – «Нет, – сказал он и усмехнулся. – Но я все вспоминаю тот концерт восемнадцатого августа в тридцать четвертом, ты помнишь? Тебе было тогда двадцать лет, и мы вместе играли Первый Бетховена в Линце, стояла тридцатипятиградусная жара, зал был битком набит, мы играли как боги, оркестр горел от вдохновения, после концерта публика встала, люди кричали, топали ногами, и оркестр сыграл туш. А ты стояла в красном простеньком платьице, с длинными волосами до пояса, веселая и невозмутимая, и готова была сыграть концерт еще хоть раз пять или шесть подряд, тебе было бы так же хорошо». – «Как можешь ты помнить все это?» – спросила я. «А у меня отмечено в партитуре. Я обычно записываю наиболее яркие впечатления». Потом, уже в гостинице, я долго не могла заснуть. В три утра я позвонила домой Юсефу и сообщила, что приняла решение: я покончу с поездками и останусь дома с ним и с тобой, у нас будет настоящая семья. Юсеф был ужасно рад. Мы немного поплакали от переизбытка чувств, и он и я, и говорили еще почти два часа. Вот так! Ни о каком самообмане здесь, во всяком случае, речи идти не могло. Скорее, может, о ребячески вздорном предположении, что жизнь может смилостивиться даже над Шарлоттой Андергаст. Как глупо! Через месяц я поняла, что только обременяю вас с отцом, что меня тянет из дому. Но прошло несколько лет, и я успокоилась, стала давать уроки, занялась твоим воспитанием, делила заботы мужа. Летом мы жили в маленьком домике на острове в шхерах… помнишь? (Ева кивает, улыбается уголками рта.) По-моему, мы были очень счастливы. Или не были? Ты была тогда счастлива?

Ева (отрицательно качает головой). Нет, не была.

Шарлотта (со вздохом). Но ты же говорила мне, что никогда еще тебе не было так хорошо.

Ева. Я не хотела тебя огорчать.

Шарлотта. Ах вот как! (Смеется.) В чем же здесь-то я сделала ошибку?