Осенняя жатва

– А, пусть катится. Слабак. – Лешка хохотнул, и задымил сигаретой.

– Нам больше достанется, – сказал Серега Длинный, подмигивая Эмме.

– И то, – заулыбалась та.

А мало будет, сяду на трактор и еще привезу.

Орел! – похвалила Эмма.

Я могу пить до утра и хоть бы что. Спорим?

Спорим! Я перепью.

Сергей с Лехой ударили по рукам. Эмма разбила.

– Подруга, сделай-ка мне горячего чаю, да покрепче. Поеду за литрухой, да банку кофе зацеплю, чтобы взбодриться.

– Кофе – это здорово, – ностальгически вздохнул Сергей, – Бывало, пока кофе не выпью и человеком себя не чувствую.

– Молчал бы уж, интеллигент вшивый.

– Сахару возьми.

– И пару банок тушенки.

– Ладно, халява.

Эмма вздохнула:

– Как там Володька? Наверное, уже полдороги отмахал.

Леха допил чай и поднялся:

– Ну, я пошел.

Нетвердыми шагами вышел из избы, завел трактор и, оглянувшись на светящиеся окошки, где маячили силуэты Эммы и Сереги, посигналил приятелям фарами. Собутыльники помахали вслед.

Ехал тихо, в глазах рябило и двоилось. В деревушке спали, редкое окно светилось в темноте. Вырулил на проселочную дорогу, по обеим сторонам которой зловещей стеной высился лес. От желтого, прыгающего на ухабах, света фар, тянуло в сон. Казалось, всего на секунду закрыл глаза.

Вдруг левое колесо наткнулось на препятствие, и трактор подскочил на злополучной кочке. Алексей резко крутанул руль влево, и машина, кособочась, сползла в широкую канаву. Он схватил фонарик и выпрыгнул из кабины. Ноги по колено увязли в грязи. Матерясь и чертыхаясь, выкарабкался из вязкой канавы, посветил вокруг. Метрах в десяти лежало что-то большое и, похоже, мягкое.

– Или сбил кого? Ядрена корень!

Сердце екнуло.

Он подошел ближе и направил луч.

Володька лежал в луже крови, нелепо подогнув ноги. Леха выронил фонарь и затрясся. Потом осел на дорогу и, схватившись за голову, закачался, горестно причитая:

– Ах, Вовка, Вовка, как же это? Зачем ты, придурок, лег спать на обочине? Что мне теперь делать?..

Слезы ручьями текли по небритым щекам, он шмыгал носом и голосил, голосил…

Луна, нестерпимо белая и холодная, осветила дорогу, и черный, качающийся силуэт мужчины, сидящего возле обочины над неподвижным телом.

Осенняя жатва-2 Леха

Леха запил по-черному. Казалось бы: удалось отвертеться от тюрьмы – живи, радуйся. Нет. Не в радость пошла вольная волюшка.

В ту проклятую ночь (утро только-только наметилось) привез труп кореша домой в кабине трактора, разбудил благоверную, а та раскудахталась, и ну фартук солить глазными ручьями. Леха о своем:

– Маринка, сучье вымя, мозгами раскинь, что делать? Пьяный я, что сама водка, и Вовку по пьяни переехал, будь я проклят! – он схватил себя за волосы и страшно взвыл:

– Алкоголь в крови, дурища! Отягчающее! Дрянь!

Та опять пуще прежнего кудахчет:

– Ах, как соседкам в глаза посмотрю, муж-то убивец! – вдруг схватила кочергу и давай перед Лешкой размахивать. – Иди прочь, душегуб проклятый!

Сел Лешка на табурете, сопли по щекам размазывает:

– Хошь, убей! Мертвому хуже не будет.

Маринка опомнилась вроде:

– Ох, горе, горе! Что делать-то? Был бы трезвой! – заныла, качаясь.

Вдруг смолкла, накинула платок на шею, сорвалась:

– Дожидайся, носа не кажи. Утреет на дворе.

Едва полчаса минуло, слышит Лешка, что не одна идет, по говору признал деда Гришу – небылицу ходячую. Утер Леха сопли рукавом, выполз из-за кута, пожал деду сухую черную руку.

– Ить, что говорю, кум, маленькие-то выпить надо, а Лекса? – голосок тонкий, интонация просительно-вопросительная, белесые глазки слезятся, а маленькую уважительно величает множественным числом.

Маринка откуда ни возьмись бутылку белой несет, бережно рукавом вытирает:

– Дедуня, всегда с почтеньицем к вам. Капустки с подполу достану, грибочков сахарно-маринованных. Уважь, хотя и не ободняло.

– С утреца маленькие запсегда кровя молодют. Лей, не стесняйся! И мужа уважь!

– Лешка с вечера совсем пьяной, а ему к бригадиру надо как стекло быть.

– Проверять на алкоголь бригадир станет? – Гриша хитро сощурился, мол, недоговариваешь, кумушка, старику.

– Уж не знаю. Только зуб начальник имеет: грит, учую водку – вылетишь! Во как! Дедуля, держи еще стопаря, и грибочек, грибочек.

– Ну и дурак бригадир! – Дед выпил, крякнул, насадил гриб на вилку. – Исть народное средство! – Дед Гриша выдержал паузу, наслаждаясь растущим вниманием в зрительном зале, и подставил выпитую стопку. Марина булькнула туда горькой. Кум понюхал водку, крякнул и опустошил махом. Занюхал хлебной корочкой, капусткой холодной захрустел:

– Хороша! Моя старуха хуже солит. Научи.

– Отчего ж. Научу. Так какое народное средство?

– Насцы пол-литра и выпей махом. Никакая спиртиза не подкопается.

– Шутишь?

– Ей бо! От скажу: Кирюха о прошлом годе мотоциклом Бурого поддел, ребра в хруст, и что? То-то. Таперя киряет вместе с Бурым. Учись у старика, пока живой.

Леха поднялся и быстро вышел. Моча – ерунда, он бы и кучей дерьма не побрезговал, чтобы спастись от тюрьмы.

– Лекса, шальной, пару сырых яиц в карман сунь. Выпей перед бригадиром. Ай, слышь?

– Слышу! – из сеней крикнул Леха. – Понял, дед.