Осенняя жатва

Дед улыбнулся, вспоминая разговор с дочерью, и призадумался: Безумства? … Интересно, считается ли безумством его тот поступок? Что сказала бы дочка?

Давненько это было. Случился приступ аппендицита, попал Илья в больницу. Доктор там молодой, очень строгий. Сразу после операции заволновался Илья, скоро ли домой отпустят. А доктор сердито нахмурился:

– Вы, молодой человек, только из операционной, так что лежите не задавайте глупых вопросов. А когда выписывать, мы уж сами решим.

Прошел день, потом ночь, а сон не идет, в голове беспокойство о жене. Время тянется, словно резина. Утром доктор пришел, осмотрел его и сказал, что все идет как надо. А к ночи совсем тошно стало. Грустно, хоть плачь.

Выглянул в коридор – дежурная медсестра дремлет, положив руки на стол. Больше – никого! Еле дыша, прокрался мимо, осторожно спустился по лестнице. Тихо! С колотящимся сердцем, отодвинул засов, толкнул дверь, и вышел на улицу, как был, в пижаме, хорошо не зима.

Помнится, возликовал тогда, что нынче Аринушку увидит. Прикинул: до деревни из райцентра одиннадцать километров, всего около трех часов пешего хода. Учесть ноющий бок, часа четыре от силы. Но расстояние и боль – сущие пустяки. Разве может такая мелочь удержать любящего человека?

Вот только не попал Илья домой; на полпути настигла беглеца санитарная машина и отвезли его… в психушку.

Пришлось потом Аринушке выручать непутевого. Вот вам и безумства: срам один. Стыдили его, дурака, врачи; супруга посмеивалась, хотя видел он, что довольна и горда чувством мужа.

Сейчас, если бы дочка спросила, как он любовь понимает, он бы ответил:

– Ничего не надо, только помереть в один день.

Махай потопал ногами, постучал валенком о валенок: Ну и ночка выдалась: мороз, аж ноздри слипаются, брови и те льдом покрылись, знать, близко рассвет. Вот и фонарь зажгли. Дело к утру, можно бы и маленькую в тепле выпить, но расхотелось что-то.

Да-а. Жена любимая так и состарилась вместе с ним, а ведь только жить начали, когда детей вырастили. И по санаториям не успели поездить. Да ладно, небось, не в этом счастье.

Дед посмотрел на часы: скоро, скоро его сменят.

А вот и Вася, напарник. Не сидится в теплом «скворечнике».

Молодой парень в военном тулупе подошел к Илье, и, вытащив из черной пачки сигарету, щелкнул зажигалкой:

– Скоро домой, меньше двух часов осталось. Ты, дед, шел бы, погрелся, чайку попил. Кипяток свежий.

– Успею. Денек грядет морозный! Хорошо!

– У смены он будет хлопотным. Звонил хозяин: гулять будет по полной. Олигархи, как в прошлый раз, девок привезут. Умеют веселиться, черти! – он восхищенно покачал головой, – чтоб я так жил!

– Управы нет! А молодежь, вроде тебя, смотрит. Вот ты, хороший парень, а туда же. Чему завидуешь? Ну, напьются, малолеток накачают алкоголем, а то и наркотиками.

– А ты не завидуешь? Небось, каждую копейку считаешь. Что ни говори, богачом быть здорово! Помнишь зиму, когда девку голышом на холод выставили? она еще пальцы на ногах отморозила? И что? Ты думал, наш хозяин в тюрьме сгниет? Шиш.

– Безнаказанность. Ничего, перед Богом все ответят.

– Скажите, прям Святой Махай! – Васька засмеялся, – Ладно, идем в будку.

Дед мотнул головой:

– Не нравятся мне эти гулянки. Разврат! Какую девочку нынче искалечат? Где Господь, почему смотрит на это?

– Жди ответа. Мы на земле живем, здесь и гадим! – парень хохотнул. – А я бы развлекся с сикалками. Так развлекся, потом неделю бы девки на четвереньках ползали.

– Ремня хорошего! На четвереньках. Совесть есть у тебя?

– В штанах моя совесть, – Васька хлопнул себя по бедрам, и зашелся смехом, довольный собой.

– Тьфу! – Илья плюнул ему в ноги, и, бросив оземь форменную ушанку, пошел прочь.

– Стой, дед, ты чего? Обиделся? А смена?

– Скажи бывшему хозяину, я более у него не работаю. Так и передай слово в слово: Бог на небесах видит злодеяния. За все ответит сволота. Передашь?

Парень растерянно мялся.

– Ничего ты не скажешь. Бессловесный. Понимаю. Работа. Ладно, живи.

Дед глубоко вздохнул и, махнув рукой, заспешил домой, – ну их всех.

Дед

Лежа на старенькой дачной кушетке, Михаил Трофимович думал о годах, промелькнувших так быстро, что он, только начав осознавать, не мог смириться. Жизнь распалась на две половинки: первую он называл прошлой, вторую – настоящей. Одна закончилась в конце девяностых с развалом Советского Союза. На съезде кинематографистов выскочки-демократы объявили, что будут снимать свое кино. Многие режиссеры (в том числе и он) ушли, оставшиеся пытались приспособиться к модным принципам современного искусства: бандиты, деньги, секс. Тогда началась вторая половина жизни: почти десять лет Михаил Трофимович работал в ресторане, подавал пальто и, протягивая руку за чаевыми, «покорно благодарил ''зажравшихся клиентов''». Был ли он спокоен? Почему тогда искал оправданий, мол, неважно, кем работаешь, главное, как?

Силы его истощились и дряхлеющий Дед (так называли его друзья, жена Маша и ее дочка, Рита) один поселился в деревне, в доме купленном Машей.