Осенняя женщина

— Ох уж эти реликвии, — скривился Поссевин. — Прямо эпидемия какая-то. Теперь с Востока везут горы камней, собранных «на самой вершине Голгофы»; стога сена «из ясель, где родился Иисус»… Чего стоит одна «яма, в которой крепился крест Господень»!

— Яма? — удивился Федор.

— То ли еще встретится! Я получил послание от Спалатина. Он осмотрел все виттенбергское собрание. Я специально себе пометил… Вот. Он пишет, что насчитал там 5005 священных предметов, среди которых: обугленная ветвь от горящего куста, в виде которого Бог явился Моисею; 35 обломков креста Христова; по меньшей мере 200 вещей, некогда принадлежащих Богоматери; а также мумифицированный труп одного из невинных вифлеемских младенцев, зарезанных по приказу царя Ирода. Спалатин не поленился посчитать, что человек, обошедший виттенбергское собрание и прикоснувшийся к каждой святыне, получает освобождение от мук чистилища сроком на 127800 лет!

— Придется обойти и прикоснуться, — сказал Федор.

— Ладно, со мной-то не хитри, — с улыбкой сказал Поссевин. — Небось, по следам безбожного Лютера пройти хочешь? Ваш государь-надежа, видать, не больно уверовал в расписанную мною картину могущества папы? А? Вот и засылает шпиона, так? Между нами?

Карета одолевала последние версты пути по земле австрийских Габсбургов. Впереди вставали баварские отроги Альп.

— Да ведь у вас, иезуитов, наушники, чай и при нашем дворе имеются, спокойно отвечал Федор. — И стало быть знаешь ты обо мне все, или почти все. В шпионах я не числюсь. Хоть и состою в посольском приказе, да ведь это благодаря дядьке, пожалел сиротинушку, пристроил. Ну и способности к языкам, конечно, не помешали. Однако ж человек я простой. И направлен в Европу для расширения кругозора, да ради удовлетворения любопытства царя-батюшки.

— Простой, как же, — пробормотал Поссевин. — По крайней мере, давай до Аугсбурга доедем. Оттуда тебе проще будет решать, куда дальше.

— Зачем мне Аугсбург? — лениво проговорил Федор. — Нам ваши Фуггеры-богатеи, ни к чему. От них-то нам ни гроша не перепадет. Я лучше пешим ходом, вдоль границы, через Дунай…

— Простой-то простой, а про Фуггеров наслышан, — усмехнулся Поссевин. — И откуда такие познания у сиротинушки со способностями к языкам?

— Интересовался, — пожал широкими плечами Федор. — Надо же представление какое-никакое иметь, куда направляешься. Мало ли…

— Вот именно, мало ли, — предостерег Поссевин. — Один идешь, а на дорогах крестьяне-то ой как шалят. Их «Башмак» вовсю по Германии разгуливает.

— Надо же, «Башмаком» свою дружину окрестили, — задумчиво сказал Федор. — У нас бы «Лапоть» был… Ну да мне все едино. Что с меня взять? Он провел крепкой ладонью по короткой русой бороде. — Не купец я, не… поп какой-нибудь, папский каплун, просим прощения, торгующий индульгенциями. А правду говорят, много его святейшество хапнул, торгуя всего лишь бумажками?

Поссевин поиграл желваками, но опыт подсказал ему не затевать спор. Миновав пограничный пост, карета покатила по землям Баварии.

— Ладно, как найти меня, знаешь, — сказал Поссевин, когда карета остановилась у моста через безымянный приток, верстах в двадцати от Розенхейма. — Рекомендательные письма я тебе написал. Держи. Ступай с Богом.

Федор спрыгнул с подножки, карета покачнулась.

— И вам счастливо добраться, — сказал он, потягиваясь и разминая затекшие мышцы. — Непременно передам государю о заботе вашей.

— Вот-вот, передай. Да всю правду поведай о том, что узришь в землях немецких. Обо всех мелких княжествах, дури их и высокомерии, о нежелании понять, что только в единении…

Федор посмотрел укоризненно, и иезуит замолчал, захлопывая дверцу. Карета тронулась.

Серый день стоял над холмами. Сумрачное небо отражалось в неширокой речушке, поросшей по берегам тальником. От моста спускалась к кустарнику тропа и, петляя вдоль берега, исчезала в легкой дымке. Пахло гарью. Должно быть, в полях жгли стерню. А может быть, дымили руины разгромленного поместья…

Виттенберг действительно привлекал Федора. И прежде всего личностью и деяниями Лютера, доктора Мартинуса. Русский двор настороженно следил за Реформацией, за религиозными битвами в Европе, за противостоянием католической церкви и народившегося лютеранства, поднимающего ужасающую волну крестьянского слепого и безжалостного бунта.

Сама природа в Европе в те годы сбивалась с толку. В феврале цвели вишни, а бабочки летали, как летом. В пасхальные недели обрушивались морозы. Гибли посевы, и к осени начинался мор. В Швабии, Баварии и Австрии свирепствовали эпидемии. Множились слухи о чудовищных несуразностях. Всюду жаловались на рождение уродов: шестипалых детей, телок о двух головах и ягнят без копыт. Над деревнями бились в воздухе между собою аисты; стаи галок налетали на стаи ворон. Пророки-перекрещенцы, бродившие по городам и селам, твердили, что близок вселенский переворот, после которого наступит тысячелетнее царство справедливости и братства…