Осенние дожди

 — Прошу вас, прошу вас,— говорит им Виноградов.

Он с подчеркнутой вежливостью,— батюшки светы, что это за парад такой! — протягивает руку Ларисе. Та усмехается, по руку пожимает. Успевает бросить озорной взгляд в мою сторону: видали? Вот так-то! Растем.

Потом Виноградов поворачивается ко мне:

— Мы, собственно, к вам, Алексей Кирьянович.

— Ко мне? Польщен, но не имею чести...

— Это ваши коллеги, польские литераторы. Совершают, так сказать, турне по Дальнему Востоку. Узнали, что вы здесь,— просят познакомить.

— Очень рад. Прошу извинения, что встречаю гостей лежа.

— Я им рассказывал, рассказывал,— заторопился Виноградов, и гости усердно закивали: да-да, им уже известно, что я болею. Ах, какая неприятность! Они поочередно пожали мне руку и назвали свои фамилии. После этого наступила томительная пауза.

— Пшепрашем,— спохватываюсь я.— Садитесь, пожалуйста.

— Пан размувляет по-польски? — обрадованно удивляется высокий.

Вообще-то говоря — да, размувляет. Только ведь это и Ларису и Виноградова поставит в невыгодное положение.

— Что вы! Полтора десятка обыденных слов,— отвечаю я.— Но это ничего. Мы поймем друг друга.

— О, добже, пан, добже!

Гости сидят церемонно, каждый на краешке своего стула. Молчим. Разглядываем друг друга.

Высокий заговаривает первым. Вежливо справляется у Ларисы:

— Як ваша жизнь, господыня?

— Вот уж действительно! Нашли господыню,— звонко и застенчиво смеется Лариса.— Ничего. Живем, хлеб жуем.

Если наблюдать со стороны, он был немножко странным, этот наш разговор. Гости — оба они оказались пока еще малоизвестными журналистами,— потолковав для приличия о том, что в тайге холодно, враз щелкнули замками своих портфелей и вытащили один — плоскую флягу, другой — пеструю коробочку конфет:

— Може, посмокуэ?

Мы с Ларисой переглянулись. Молодая женщина опустила смеющиеся глаза.

— Днем-то вроде бы неловко,— простовато говорю я. И снова гляжу на Ларису.

— Алексей Кирьянович! — нараспев говорит мне Виноградов.— Может, у них так принято?

— Да ничего у них не принято,— все еще не гася в зрачках смеха, вмешивается Лариса.— Была я у них по туризму. Люди как люди.

И она повернулась к гостям.

— Вы вот что, ребята, спрячьте-ка свою фляжку и бросьте наводить тень на плетень.

— Наводить... что? — не понял долговязый.

— Тень, говорю, на плетень. Алексей Кирьянович у нас — человек общительный, разговорится и без этого,— она кивнула на бутылку.— Да и стройка незасекреченная. Спрашивайте, что надо.

Виноградов побледнел от волнения.

— Ну как так можно, как можно? — потерянно бормочет он.— Какую они славу о нас понесут?

— А никакую, — уверенно возражает Лариса.— Не бойтесь.

А ребята и впрямь оказались простыми и веселыми, и через минуту-другую мы уже перекидывались шутками, и Лариса заразительно хохотала, показывая свои симпатичные ямочки на щеках; и гости поглядывали па нее этакими петушками. Лариса спохватилась цервой:

— Однако спрашивайте.

Нас с нею засыпали вопросами, и мы взмолились: погодите, погодите, не все сразу!

Я попросил Ларису отвечать им первой.

— Правда ли, что вначале на стройке были перебои в снабжении продовольствием и материалами?

— Почему — вначале? — сказала Лариса.— И сейчас — тоже. Не всегда, но бывает.

— А почему, если не секрет?

— А это вы вот у него спросите. У нашего товарища Виноградова.— Она подумала и добавила: — Конечно, большое дело никогда гладко не получается, это каждый понимает. Но иной раз это просто от бесхозяйственности.

— Но ведь вы же... сами хозяева на стройке?

— Сами,— согласилась Лариса. И взорвалась:— А вы думаете, наш «Комсомольский прожектор» не сигнализировал? Еще как! Ему вот тоже — попадало,— кивок в сторону Виноградова.— Правильно я говорю, товарищ Виноградов?

Виноградов страдальчески сложил свои крохотные ручки у подбородка, закрыл глаза и не произносит ни слова.

— Правда ли, что в первые месяцы многие бежали с вашей стройки?

Лариса невозмутимо поправила:

— Не только в первые месяцы. По сей день бегут. Только ведь надо разобраться: кто бежит? Хлюпики, маменькины сынки. Или те, кто за длинным рублем сюда приперся.— Она сделала презрительную гримаску.— Невелик урон, если и убегут.

Гости переглянулись, один из них что-то записал.

— Правда ли, что молодежь недовольна частыми изменениями норм?

— А кто этому будет радоваться? Если вам, например, норму увеличить? — согласилась Лариса.— Но мы понимаем, что не изменять нормы нельзя: машин-механизмов — сами небось видели — эшелоны приходят. Труд становится легче, а нормы прежние, неужто резонно?

Высокий выдержал паузу, потом спросил:

— Могу я поинтересоваться: что вас — лично вас — привело на стройку?

— Можете.— Лариса на минуту задумалась, должно быть, подбирая слова.— Любопытство. Там, где я жила, кругом безлесье. А про эти места, какую газету ни возьми, пишут: тайга, тайга... Ну и захотелось поглядеть собственными глазами, что же оно такое — тайга?

— И... только?

Лариса поглядела на гостей лукаво.