Осенние перелеты (сборник)

– Ты что, в самом деле все это добро в школу понесешь?

– Ага, – кивнул Толик.

Глаза у парня еще больше сощурились.

– В самом деле?

Толик, не зная почему, вдруг начал краснеть.

– Понятно, – протянул парень и засмеялся. – Правильно, пацан, так и действуй. С бумагой не возись, тащи ее в школу – гроши стоит. А вот флаконы и медяшка – деньги. И государству польза, и тебе хорошо, и школа довольна будет… – Парень подмигнул и закрыл дверь.

Толик поставил кошелку на ступеньку, почесал затылок. «Вот это голова!»

Обход лестниц Толик закончил поздно вечером. Дома разобрал добычу, разложил на кучки; бумагу связал бечевкой, флаконы помыл. Медь сложил в старый, еще детсадовский, мешок из-под калош.

На следующий день Толик отнес бумагу в школу и сразу же после занятий отправился сдавать бутылочки и медь: большие бутылки – в продуктовый магазин, маленькие – в аптеку. Мешок с медью потащил на берег реки. Там стоял ларек утильщика.

Вокруг голубого фанерного домика были навалены рогожные мешки с костями, бумага и тряпье.

Утильщик взвесил медь на ржавых весах и такими ржавыми гирями, будто они пролежали года четыре на свалке. Толик тоскливо подумал, что и деньги утильщик даст ему не иначе как ржавые.

– Полтинник, – кратко определил старик утильщик.

Толик заспорил. Но у старика было такое безразличное лицо и такой скучный голос, что Толику стало даже не по себе. Он забрал деньги и, ругая про себя утильщика старым хрычом и обжималой, побежал домой. В кармане куртки, застегнутом булавкой, были три новеньких рубля и полтинник. Настроение Толика по мере приближения к дому все поднималось. Ему стало совсем весело, когда он вбежал во двор. У поленницы Мишка с Кешкой расправляли здоровенный мешок. Они вытрясли из него щепки, опилки и пошли на лестницу, даже не взглянув на Толика.

«Идите, идите, голубчики… Шиш вам вместо сырья…» Толику очень захотелось посмотреть, какие лица будут у ребят, когда они возвратятся несолоно хлебавши.

Ребята выскочили из парадной буквально через три минуты и прямехонько направились к нему.

– Ты и тут успел? – свирепо спросил Мишка.

Толик сделал наивное лицо.

– Не отопрешься, нам Людмилка сказала. И еще одна тетка…

Толик боялся, что Мишка огреет его сейчас кулаком. Но Мишка только зубами скрипнул.

– Что с тобой, жабой, разговаривать!.. Пошли, Кешка, в соседний дом.

Толик спохватился – чего стоять, надо тоже бежать по соседним домам, там небось тоже бутылочки есть. Он было бросился со двора, но тут его окликнули:

– Слышь, активист!..

Толик обернулся. Неподалеку стоял вчерашний парень в пальто нараспашку.

– Хочешь дублон заработать?

– Какой дублон?..

– Ну, гривенник…

– Хочу, а чего делать надо?

– Сбегай в киоск за папиросами. Скажешь, Владик просит.

Толик взял протянутые парнем деньги и помчался за угол к табачному киоску. Инвалид, торговавший папиросами, сначала ни в какую не давал, но когда Толик сказал, что он от Владика, продавец сунул ему «Беломорканал» и коробок спичек. Обратно Толик бежал на последней скорости. В одной руке он крепко сжимал папиросы, а в другой – сдачу, двадцать семь копеек. Парень взял папиросы, сказал: «Молодчик» – и протянул ему всю сдачу.

– Бери, шкет, уважай мою доброту.

Дома Толик пересчитал сегодняшний доход и осторожно, подправляя пером, запихал рубли, серебро и медь в узкую прорезь копилки.

Каждый день, приготовив уроки, чтобы тетя не делала ему выговоров, Толик брал кошелку и отправлялся в соседние дома за бутылочками и медью. Бумагу Толик по-прежнему носил в школу. О нем даже в классной газете написали. Даже картинку нарисовали. На большой куче бумаги стоит Толик и держит в руке пачку тетрадей. Внизу надпись: «Из бумаги, которую собрал Толик Смирнов, можно сделать тетради для всего класса».

Несколько дней Толик крутился возле газеты; ему было приятно, когда спрашивали: «Где ты столько бумаги берешь?..»

Мишка и Кешка с Толиком не разговаривали. Они его просто не замечали. Лишь один раз за последнее время они повернули головы в его сторону, посмотрели на него. И как посмотрели!.. Он получил от утильщика деньги за дырявый латунный таз, а они, мокрые, перемазанные в ржавчине, выковыривали из льда железную кровать, старую, искореженную, пролежавшую здесь, наверно, с самой блокады.

Толиком в этот день завладела тоска.

В комнате над диваном висела картина, даже не картина, а, как говорил отец, этюд очень знаменитого художника Авилова. На полотне был нарисован конный стрелец. Собственно, и коня-то там целиком не было, только большая свирепая голова, изо рта пена, ноздри раздуты… А стрелец поднес к глазам руку в кожаной рукавице, натянул удила, и все ему нипочем. И лицо у него веселое, открытое, смелое. Папа отдал за нее всю зарплату и долго не решался сказать об этом матери. Он вздыхал и подмигивал Толику: мол, будет нам на орехи.

Мать не ругалась. Повесила картину на самом видном месте, над диваном… Почти месяц ели они одну картошку с постным маслом. Стрелец на картине смеялся, и они смеялись, глядя на него.

Зато тетя Рая прямо возненавидела стрельца.