Осенние сказки

На заросшей болиголовом и кипреем поляне, залитая жарким лучами, танцевала по колено в траве девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Светлые волосы ее не были заплетены в косу, как полагается благовоспитанным девицам, и свободно стекали пышными, пронизанными солнцем ручьями по спине и плечам. Лица девушки Клаус не смог разглядеть из-за бьющего ей в спину солнца. Весь силуэт ее, очерченный золотым сиянием, был так изящен, тонок и трогательно-хрупок, что у аптекаря перехватило дыхание. Девушка вскидывала руки, кружилась в быстром и светлом танце и, кажется, не подозревала, что из-за дерева смотрит на нее незнакомый мужчина.

Клаус отступил назад и медленно отвел ветку. Он стоял какое-то время, крепко зажмурившись, пытаясь понять, что это было – чудо ли лесное, фея или обычная девушка. Явно нездешняя – ни у кого из местных девушек не было, он помнил, такого золотого водопада. Светлая масть в их краях - редкость. А когда выглянул снова, на поляне уже никого не было. Клаус помотал головой, пробормотал что-то и, шатаясь, побрел к дому.

Дойдя до родной кровати, он повалился на нее и лежал без движения. Встревоженная Анна несколько раз подходила к нему, но, решив в итоге, что муж перегрелся на солнце – и немудрено, вон как палит, сколько раз говорила – не ходи по жаре, - отступилась. А когда шаги ее стихли, Клаус вдруг вскочил и кинулся на чердак.

Руки его тряслись. Скорее, скорее… Сорвать с мольберта лист, наколоть чистый, воду в банке… а черт, грязная… где же кисточки? Рука художника принялась набрасывать кроны деревьев, зелень листвы, очерченный солнцем девичий силуэт…

С того дня Клаус потерял покой и сон. Он совершенно не занимался делами, клиенты осаждали – сказался больным, осунулся, ни с того ни с сего нагрубил жене. Анна сначала обиделась, потом потребовала все рассказать – и простила. По крайней мере, так казалось Клаусу. Он не знал, что жена в те редкие часы, когда он спал, поднималась на чердак и долго стояла перед мольбертом, смотрела на ту, чьи черты все отчетливее проступали на листе. И молчала. И чувствовала, что ненавидит ее.

В ветреном октябре Клаус закончил картину.

За это время он трижды разругался и помирился с Анной, едва не остался вовсе без клиентуры – только искусство старшего помощника спасло аптеку от полного разорения, потерял в весе больше половины, как утверждала старшая дочь. Но однажды вечером от отшатнулся вдруг от мольберта и глухо сказал:

- Все….

И закрыл глаза.

А когда открыл их, то снова окунулся в то июньское солнечное утро. Пронизанная солнцем девушка в легком платьице танцевала по колено в цветах на лесной поляне. Она не смотрела на него, но в поднятых ее руках, в повороте головы сверкали смешинки, и казалось – вот-вот расхохочется и убежит.

- Кто же ты, а? - тихо спросил ее Клаус.

Картина не ответила.

Генрих, средний сын, сказал, что эту картину можно было бы отвезти на рождественскую распродажу в столицу и, быть может, выручить за нее немало денег. Клаус молча покачал головой. Впервые он не желал делиться своим сокровищем ни с кем. Он спрятал картину в угол на чердаке, замотал ее тряпками, но каждый вечер поднимался по скрипучей лестнице и, ежась от холода, смотрел, смотрел на девушку. Он не знал, как назвать тот жаркий ручей, что сочился в его душе при взгляде на нее. Нет, знал. Сказал бы ей «Люблю», если бы мог. Но не мог – не мог предать Анну.

Дождливой и ветреной ноябрьской ночью ему приснился сон. Худенькая юная девушка с венком из луговых ромашек подошла к нему и села на край кровати. Прохладная ладонь легла на его лоб, и Клаус закрыл глаза – так когда-то делала мама.

- Отпусти меня, - негромко сказал девушка и без улыбки посмотрела на Клауса.

- Как… - растерялся он.

- Я не могу быть только с тобой. Я принадлежу всем – и никому. Не обматывай меня тряпками и не прячь на чердак. Пожалуйста… - тихо попросила она.

- Кто ты? – спросил Клаус тихо.

- Твое творение, - засмеялась она. – Ты меня просто придумал…

- Нет, - хрипло сказал Клаус.

- Нет, - согласилась девушка. – Теперь я не только твоя… Так ты меня отпустишь?

- Нет… Я не смогу без тебя.

- А я не смогу без свободы, – печально сказала она. – Разве ты не заметил, что на твоей картине поблекли краски? Еще немного, и от меня останется бледная тень… воспоминание.

Клаус молчал…

Девушка погладила его по голове и вздохнула.

- Как тебя зовут? – спросил Клаус.

- Никак, - снова засмеялась она. – Меня зовут Анна… я - твоя жена, когда она была молода. Меня зовут Вероника, я – твоя дочь на первом свидании. Меня зовут Венера и недавно выставили в Лувре. А когда-то меня звали Мария, и Тот, кого вы почитаете, был моим сыном.

Клаус кивнул, словно получил ответы на все свои вопросы.

- Так что ты скажешь мне? – помолчав, спросила девушка. – Ты отпустишь меня к людям? Здесь, на чердаке, меня просто сгрызут мыши.

- Что я должен сделать? – спросил Клаус.

- Ничего. Просто скажи мне: «Иди», - и я уйду.

Клаус молчал.

- Я ведь буду приходить к тебе, - утешила она его и поцеловала в лоб, как маленького ребенка.