Осенние визиты

— Поговори с проводником, а?

Слава кивнул.

— Мы прекрасно понимаем друг друга. Поговорю.

Ярослав валялся на полке еще минут двадцать, пряча глаза от света в грязной подушке, дожидаясь, пока схлынет боль. Слава успел сходить и умыться, вернулся добродушным и посвежевшим. Пихнул его в плечо:

— Давай, поднимайся. Хватит страдать.

— Я хотел бы проснуться еще раз… — прошептал Ярослав.

— Ну извини — вот этого не получится. Я не могу никуда сгинуть. Вставай.

Он спрыгнул с полки, пытаясь попасть прямо в ботинки. Слава участливо смотрел на него.

— Больше напиваться не будем, — пообещал он. — Мы должны приехать в Москву работоспособными.

— Да уж…

— Выхода у нас нет, Ярик, — Слава похлопал его по плечу. — Соберись. Я пока чай заварю, с проводником потолкую.

Человек был одет в гражданское, но выправка выдавала в нем военного.

Собственно говоря, сам он даже не считал себя человеком. Но это, по сути, такая мелочь. Миллионы живых существ в этом мире считают себя людьми, не имея на то никакого права.

Двойник Николая Шедченко шел по больничному саду, задевая ветки, роняя фонтаны холодных капель. Осень…

Он забрался в больницу через незакрытое окно туалета на первом этаже. Здесь стоял сильный запах табака, перебивавший даже неизбежную вонь. Двойник полковника вымыл руки, перепачканные осыпающимися с рамы чешуйками краски и невесть откуда взявшейся ржавчиной. Постоял, глядя на полуоткрытую дверь. В больнице стояла тишина, достойная скорее морга.

По холодному коридору он прошел к лестнице. На секунду задержался у двери в приемный покой — там о чем-то тихо разговаривали, временами негромко смеялась женщина. Двойник пожал плечами и стал подниматься на второй этаж.

…В ординаторской хирургического отделения молодая женщина, бывшая человеком не больше, чем он, подошла к зеркалу. Оправила волосы, провела холодной ладонью по лицу. Прошептала, глядя в свой отраженный лик:

— Дай мне силы…

Зеркало молчало. Оно умело лишь одно — отражать. Никогда и ничего не таилось на амальгаме — кроме истины, молчаливой как любая правда.

Двойник Шедченко тихо открыл дверь, завешанную изнутри белой занавеской, и вошел в отделение. Помедлил, глядя на дверь ординаторской. Потом, отвернувшись, прошел в палату, которую выбрал так же легко, как нашел путь в больницу.

Юноша, бывший единственным обитателем палаты, открыл глаза.

— Привет, Сашка, — прошептал двойник Шедченко.

— Здравствуй, дядька.

— Ты как?

— Хреново, — парень улыбнулся. — А где мать?

— Попозже подойдет. Ты здорово вырос.

— Головы это не коснулось… наверное.

— Ничего. Головой потом займешься, — двойник Шедченко, который не считал себя человеком, коснулся его плеча с грубоватой неумелой лаской.

— Я не верил, что ты сможешь приехать…

— Знаешь, я люблю тебя, идиота. Спи.

— А ты?

— Мне надо поговорить с врачом, — он позволил себе странную улыбку. — Ладно, парень. Спи.

Юноша кивнул.

— Ты сразу меня узнал? — отступая к двери, спросил мужчина.

Александр Шедченко кивнул.

— Это здорово.

Мужчина вышел, плотно прикрыв за собой дверь, посмотрел на серый рассвет, вползающий в коридор через мутные окна. Шумно, не таясь, подошел к двери ординаторской, толкнул ее.

Женщина в белом халате, стоявшая у окна, молча и без удивления посмотрела на него.

— Я пришел, — сказал тот, кто не боялся считать себя не-человеком.

6

Мария смотрела на того, кто был рожден злобой и тьмой, не отводя глаз, не произнося ни слова.

В глазах мужчины не было ничего человеческого. Только холод профессионального убийцы. О, она знала, что этот умел убивать. Он достаточно повоевал — прикрываясь приказами и красивыми словами для того, чтобы безнаказанно отбирать чужие жизни. И пусть большая часть его войн была там, на Востоке, ни одна их них не была войной за веру. Он не умел нести свет.

— Я пришел, — сказал тот, кто принял облик военного.

— Я знала, что ты придешь.

Мария заставила себя ответить. Даже этого ей необходимо любить. Но любить — не значит прощать.

— Ты сама понимаешь, что должно произойти, — сказал мужчина.

— Знаю. Ты должен покаяться — или умереть непрощенным.

Мужчина улыбнулся — словно он имел право улыбаться.

— Глупая девчонка… ты считаешь, что несешь свет…

— Я несу свет. Но могу и лишать его тех, кто недостоин.

— Что ты сделаешь с миром, если войдешь в него, если победишь? — мужчина медленно продвигался к центру комнаты. Мария застыла у окна.

ДАЙ МНЕ СИЛУ…

— Я дам миру любовь.

— Мир уже не спасти любовью, девочка. Слишком часто любовь предавали, слишком часто ей оправдывали зло.

— Кто ты такой, чтобы судить о добре и зле?

— Я? Я слуга.

— Ты слуга тьмы.

— Нет, человечества. Тех, у кого есть силы любить, но нет сил ненавидеть. Я просто страж покоя. И не моя вина, что покой хранит лишь сила.

— Да, не только твоя вина в этом. Но и слуга отвечает за то, что творит по приказу.

— «Слуги… повинуйтесь господам своим. Ибо то угодно Богу…», — мужчина вновь улыбнулся.

— Лишь в тебе выбор — свет или тьма.

— «Свет который в тебе — не есть ли тьма»?

— Я знаю, что ты умеешь искушать, — сказала Мария. — Ибо слово — оружие. И ложное слово — оружие тьмы. Твой дар — искажать слова.

— Мой дар — служить.