Осенние

Чувства вины и страха качественно изменились. Глаза высохли от непролившихся слёз. Теперь я горела по-боевому в ярости. Почему я, ни в чём не виноватая, должна доказывать свою невиновность?! Почему он, из-за которого всё это произошло, должен оставаться чистеньким и благородно негодующим?!

Быстро отыскала в телефонной книге его номер и позвонила.

Долго не брал телефона. Взял.

— Что?

— Ты даже не хочешь узнать, почему Женька меня поцеловал?

После короткой паузы он бросил:

— И? Почему?

Вся логика, которой я ещё вроде как владела, взорвалась от этого беспощадного «Почему?» Я чуть не задохнулась. Если уж мстить, так нелогично!

— Есть две причины, — медленно начала я, но сообразила — по тому, как снова жёстко сжалось горло, что сейчас бесконтрольно начну реветь от злости, — и выпалила: — Ты женат! И ты заставил Порфирия уволить меня!

Быстро прервала связь и снова быстро переключила мобильный на «Тишину».

Ты, мужчина! Почему должна защищаться я, когда во все века мужчина защищал свою даму сердца?! А если я таковой, то есть дамой сердца, не являюсь — не фиг меня трогать, блин! И общаться со мной! Нашёл — кому поверить! Этой дурище! Ну и верь дальше! Тебе, значит, только такая и подходит!.. Не буду драться за него! Я женщина и хочу, чтобы дрались за меня!

Я перевела дух и подняла глаза на ватман над письменным столом. Не знаю, что там с колдовской привязкой через картины и существует ли такое, но этот портрет будет первым в моей коллекции для выставки!

Снова взяла мобильный и написала Женьке: «Если не передумал, я согласна».

После чего вынула из-под кипы листов портрет Валеры и принялась работать над кожей его лица.

10

Уже перед самым сном я ещё раз проверила портрет Валеры, вокруг глаз которого мозаичная кожа, тронутая огнём, начала отступать. Посидев некоторое время перед его портретом и слабо улыбнувшись победной неподвижности рисунка, подумала вдруг, что очень хочется не чая, не кофе, а просто горячей воды.

Родители, наверное, уже спали — судя по темноте в прихожей. Не включая света, привычно скользнула на кухню. И — испугалась. На балконе кто-то стоял. Приглядевшись, узнала — мама. Встав на пороге — она оглянулась, — я тихо спросила:

— Почему не спишь?

— О тебе думаю, — вздохнула мама. — Спать не могу. А ты почему?

— Попить захотелось. — Я поставила чайничек на плиту и тоже вздохнула. — Мама не переживай. Он не женат.

— Но звонок?…

— Есть одна мымра. Ей хочется, чтобы Костя был с нею.

— А он? Чего хочет этот Костя?

Только я хотела мгновенно ответить: «А кто его знает?», но осеклась. Веру в клуб Аркадия он не водил… И как-то не представляю, чтобы этой стерильно белой девушке он мог лохматыми охапками дарить цветы — такой, как она, дарят букеты тщательно подобранной композиции и упакованные в нечто, что само по себе уже может быть произведением искусства… Не могу представить, чтобы Вера валялась бы с Костей на охапках собранных листьев в парке, гонялась за падающими с деревьев листьями и плела бы из них осенние венки… И что-то я не могу представить, чтобы Костя мог посадить Веру на перила моста над заливом — и целовать её так, как целовался со мной несколько часов назад. Вспомнив, я покраснела, потому что губы загорелись, и порадовавшись, что мама до сих пор стоит на неосвещённом балконе.

— Он хочет быть со мной, — задумчиво сказала я, убрала с огня чайничек и с чашкой горячей воды вышла к маме на балкон. Едва договорила, услышала странное негромкое постукивание. Прислушалась. Поняла — дождь.

— Ты говоришь это так уверенно, — недоверчиво сказала мама.

— Понимаешь, мам… Может, я его немного и придумала, но, мне кажется, я всё-таки начинаю понимать его характер, — со вздохом сказала я. — Он похож на осень. Очень стихийный. А эта мымра — она как зима: застыла в своём покое и не собирается хоть как-то меняться. Глупо, конечно, так говорить, но я сужу по тому, какой её видела рядом с ним.

— Меняться? Ты имеешь в виду — приспосабливаться к нему?

— Нет. Не приспосабливаться. Не знаю, как выразить это. Скорее — делать шаг навстречу друг другу. Когда мы познакомились… Нет. Скорее… Помнишь, я тебе рассказывала? Когда раньше у меня временами в конторе не было работы, Порфирий отпускал меня подышать свежим воздухом в сквер за домом конторы. Ну, ты помнишь, я там голубей кормила? Я ведь тебе рассказывала.

— Это помню.

— Костя увидел, как я их кормлю. Сам бы он не додумался, наверное. Но ему понравилось. Однажды пришёл… Мог бы просто сидеть на скамейке, а он купил булку — специально купил, чтобы птиц кормить. — Я вспомнила, как рассердилась на него тогда, и улыбнулась. — Ему понравилось кормить их…

— А ты? Ты тоже делаешь шаги к нему?

— Мам! Ты меня сегодня видела? Это он попросил меня прийти не в брюках! Ты меня, вообще, помнишь не в джинсах?

Мама тихонько засмеялась.

— Ну, хорошо, что он хоть в этом повлиял на тебя положительно! Значит, вы постепенно идёте навстречу друг другу…