Осенний безвременник

Цыплёнок убрал со стола бумаги, и они вышли.

В управлении шёл ремонт. В коридорах красили стены, едко пахло лаком. Гео и Цыплёнок осторожно прошли по узкому поролоновому настилу. На улице летнее солнце выстрелило в них в упор, и они оба одновременно чихнули. и

Цыплёнок поднял лицо к яркому синему небу, наслаждаясь лившимся оттуда теплом, а Гео раздумывал — прогнать или не прогнать сгрудившуюся вокруг серфа детвору.

— Не сомневаюсь, что вы не поверите мне, да я и сам себе не верю… — снова начал Гео, отхлебнув крепкого кофе из маленькой изящной чашечки. Ему страшно захотелось курить. Цыплёнок видел, как его рука опустилась в карман лёгкого поджака и сжала пачку — скорее всего, это были его обычные «БТ».

— Это мы уже слышали.

— Я где-то читал, — Гео будто извинялся, — про писателей-курильщиков, которые строчки не напишут, если не подымят в рукав. Похоже, я сейчас в таком же положении…

Только теперь они заметили объявление «У нас не курят».

Цыплёнок проводил взглядом официантку.

— Кури, я прикрою тебя, как на, фронте, даром что не успел побывать, — пошутил Цыплёнок. Он с наслаждением потягивал чудесный кофе.

— Нет, пожалуй, не буду, — передумал Гео. — Про тех же писателей говорят, что они иногда часами не курят, если увлекутся работой…

— Из чего я делаю заключение, — засмеялся майор, — что твой рассказ будет необыкновенно интересным!

— Конечно, даже если это сон и бред. Последний вопрос, и начинаю. Можно с подробностями? Потому что даже самая ничтожная мелочь…

— Ну, уж если я у тебя в руках…

Гео намеревался двинуться из Софии пораньше, затемно, чтобы одолеть на своём «Запорожце» с прицепом высоты хребта Голубец в сравнительно прохладное время, однако… «Вы же помните, какую ночь мы тогда провели, как намаялись, пока не схватили за загривок этих гадов. Как тут человеку не проспать?» В общем, выехал он часов в одиннадцать. Было уже изрядно жарко, а что ждало его часа через два-три? Поэтому он отказался от Подбалканского пути и свернул на другой, ничуть не хуже — через Пловдив. Жара настигла его ещё на шоссе. Опустил все окна — ничего не помогало. Может быть, дело было ещё и в том, что ехал он слишком медленно, с остановками. Все его мысли были заняты машиной — выдержит ли она такую нагрузку? Наплевать ему было на улыбочки и насмешки, которыми провожали его встречные. А если честно, то это была, действительно, весёлая картинка: старый кузнечик тащит за собой огромную белую бабочку со сложенными крыльями…

— Это были единственные слова, которые мне удалось буквально вырвать из уст девушки, — пояснил Гео. — Я спросил у неё, почему она выбрала меня, ведь рядом мчатся такие красивые, блестящие лимузины с охочими до приключений одинокими владельцами.

Вот тут она и ответила мне, что моя машина и прицеп показались ей похожими на старого кузнечика, который тащит за собой огромную бабочку со сложенными крыльями. Но не будем торопиться…

Вы наверняка, товарищ майор, знаете дорогу от развилки Пазарджик — Пловдив? Ровно, гладко, почти без поворотов. Вот, думаю, сейчас дам газ и помчусь, что бы там ни было. Ну, подумать подумал, однако еду еле-еле, как и прежде, и чувствую себя словно мороженое под солнцем. И вот где-то посредине между Пазарджиком и Пловдивом — девушка. Высокая, стройная, в обтягивающих джинсах. Делает знак автостопа по всем правилам, но сразу видно — не мастерица она шастать по чужим машинам. «Останешься ты, дружок, с носом», — подумал я и обернулся, чтобы поглядеть на счастливчика, которому она подала знак и который ^ейчас возьмёт её в свой лимузин. Потому что, даже если ничего не произойдёт, всё равно ужасно приятно проехаться с такой девушкой. Мне, естественно, и в голову не могло прийти, что она останавливает мою милость. Я оглянулся — никого, за моим прицепом пустое шоссе. Значит, она мне голосует. Я остановился у бровки и высунул голову из окна:

— Куда?

— Пловдив, — девушка ответила холодно и сухо, будто я задал ей какой-то нескромный вопрос. На ней была бледно-розовая блузка без рукавов, свободно падающая вниз. Загорелые шея и руки были открыты. Но стоило мне поглядеть ей в глаза, как я уже ничего, кроме них, не видел. Уверяю вас, товарищ майор, я никогда не встречал более странных женских глаз. В них как будто застыл тихий плач, затаился на дне, но выражение глаз и лица тем не менее было какое-то непреклонное, упрямое, что ли…

— Садитесь.

Она подняла с земли кокетливую сумочку — синий мешочек, обшитый красной тесьмой с молнией посередине, села в машину и с треском захлопнула дверцу. Вот тут-то она и ответила на мой ехидный вопрос о том, почему она предпочла «Запорожец». Сравнение со старым кузнечиком и белой бабочкой было забавным, но она даже не улыбнулась и снова надолго замолчала. Кто она такая, что с ней происходит? Падший ангел, которого ничто земное не волнует? Я был почти уверен, что, если я коснусь её, всё равно — оголённого ли плеча, или гладких чёрных волос, или тонкого смуглого лица с чуть впалыми щеками и прекрасным ртом, — рука моя ощутит холод мрамора. А ведь она стояла на солнце…