Осенний безвременник: сборник

Яна теперь никого больше не замещала и сразу же после работы приходила домой. Таким образом, из вечера в вечер он сидел с ней дома среди серебра, плюша и цветов. Она не принуждала его, просто иначе не могло быть. Недовольство тем сильнее мучило его, чем меньше он понимал, что, собственно говоря, ему не нравится. Разве у него нет «красивой жизни» и очаровательной жены? И всё же он всё чаще ловил себя на том, что вспоминает прежние времена: Кройцера, «Шарфе Экке», деньги в долг, пари, бега… Не очень изысканно, но интересно.

А теперь? Вот, например, воскресенье. Позднее утро, он ещё в постели. А что ему делать? Кружка пива натощак, как раньше? С этим покончено. Яна суетится на кухне, напевает, старается готовить лучше, чем в самом дорогом ресторане. Разве она не могла бы это делать, пока он пьёт в трактире своё пиво? Так нет, не может. Она считает, что муж должен быть рядом. Иначе слёзы. Тайные слёзы. Он понимал, что она страдает, и это его смущало. Но ещё больше смущало то, что она держала себя в руках, не хотела огорчать его своими слезами. Страдала скрытно, глубоко в себе.

С Мануэлой всё по-другому. Почему в голову лезет Мануэла? Он познакомился с ней в один из вечеров, проведённых без Яны. Эта ревёт изо всех сил, если её обидишь, ревёт так, что её приходится утешать. Но ведь ты не на ней женился, Олаф Люк, а на Яне. Придётся тебе привыкать к тому, что твоя жена делит с тобой только свои радости, но никогда — свою печаль. Но в самом-то деле, разве запрещено человеку иметь собственные маленькие удовольствия!

Итак, воскресенье.

— Яна? — Олафу в голову приходит идея.

— Минуточку, милый, — Она накрывает на стол.

— Яна, ты когда-нибудь бывала на скачках?

— Конных?

— Да. Давай я быстренько оденусь — и бежим.

— А завтрак?

— Потом. Там можно будет перекусить колбаской. Вот было бы замечательное воскресенье!

— Да, конечно… — Она пытается скрыть своё разочарование, но ясно, что она соглашается только ради него, А ему не надо никаких жертв!

— Ладно, забудем об этом, — Он надевает халат и идёт в ванную комнату.

— Но почему?

— Сегодня нет скачек, они были на прошлой неделе.

Она с облегчением вздыхает, подаёт завтрак. Он входит в комнату, угрюмый, недовольный, в халате. Недоволен он собой, тем, что подражает её манере, которая ему противна. «Сегодня нет скачек»! Лицемерие, ложь ради другого.

— Я приготовила тебе кремовую рубашку и коричневый костюм.

— Но ведь я сажусь за стол дома, а не в интеротеле.

— Делай как тебе хочется.

Яна усаживается рядом. На ней шёлковое платье с большим вырезом. Самолюбие в нём сменяется стыдом. Вёл себя, как невежественный мальчишка. Ну что ему стоило доставить ей удовольствие и сесть за стол прилично одетым? Она так старалась. Он встаёт: «Прости», — выходит в другую комнату и возвращается в бежевой рубашке и коричневых брюках.

Она улыбается непринуждённо, весело. Действительно, не так уж много кадр, чтобы осчастливить её.

— Мне, — говорит Яна, — ничего не нужно, я стараюсь для тебя.

Да, Олаф Люк, в последнее время ты стал что-то слишком часто задумываться. Вообще-то здесь не о чём спорить. Подумаешь — обед, скачки! Посмотри лучше на свою жену, как она очаровательна!

— Если бы ты только знала, чего мне хочется…

— Всё в своё время.

— Сейчас самое время. — Он отодвигает стул, подходит к ней, целует. — Сейчас, Яна, сейчас!

— Как хочешь…

Она покорно расстёгивает платье. Страсть отступает.

— Ладно, мы ляжем в постель вечером, как всегда, около десяти, — говорит он язвительно. — Если у тебя не будет вечернего дежурства.

Она в растерянности.

— Но, Олаф! Моя профессия требует, чтобы у меня был определённый распорядок жизни…

Она водила его на помочах. Каким-то особым, готенбаховским способом!

— Прояви капельку терпения, — продолжает Яна, — Хотя, наверно, ты прав и в личной жизни нельзя строго следовать программе. Просто я так привыкла…

— Ладно, всё будет хорошо.

— Ты меня не совсем правильно понял, когда я сказала, что стараюсь только для тебя… Я лишь имела в виду, что, когда я одна, материальные блага почти не имеют для меня значения.

Слова, слова ради восстановления гармонии. Олафа Люка постоянно мучило понимание того, что Яна не выдержит одиночества. Если он её покинет или обманет, второй раз она не выстоит. Поэтому прежнему Олафу Люку придётся исчезнуть, чтобы возродиться Яниным мужем. Он не хотел делать её несчастной, но хотел иметь право оставаться самим собой.

Однажды вечером, когда Яна была на дежурстве, он посетил Мануэлу. Та перед его носом захлопнула дверь. Пришлось звонить целых пять минут. Мануэла вышла и дала ему пощёчину. Он засмеялся, прижал её к себе, и больше она не сопротивлялась. Когда они проголодались, она сварила суп из полуфабриката в пакетике. Стояла у плиты в нижней рубашке и в фартуке. Олаф пил пиво прямо из бутылки и рассказывал анекдоты, услышанные недавно в парикмахерской. После еды они танцевали под радио.

— У меня сохранилась ещё пластиночка, сказал Люк, — сплошь с милыми сальными шуточками. Хочешь, подарю?

— Мой проигрыватель ни к чёрту не годится, — ответила Мануэла, — а премию дадут только в конце года.