Осенний лист или зачем бомжу деньги?

Сидоров. Иначе, в цехе не продохнуть было бы. А в цеховом сортире он организовал что-то, наподобие прачечной и умывалки, и заставлял бомжей хоть два-три раза в неделю умываться и хоть раз в месяц стирать свои вещи. Правда, кое-кто из бомжей Сидоровскими указаниями пренебрегал - не умывался, не чистил зубы, не стирал свои ветхие обноски и воняло от таких, как от какой-то пропастины.

В прачечной на стене висело треснутое зеркало, все в ржавых пятнах коррозированной амальгамы. Сидоров придирчиво всмотрелся в свое отражение. Старик! Чего уж там! Лицо обветренное, в бороде седины полно. Волосы светлые, в них седина не так заметна, а борода темнее, на ней она ярко выделяется. Но не седая борода виной. Глаза, вот что делает его стариком. Сидоров подошел поближе к зеркалу. В глазах, даже становящихся внимательными, когда смотришся в зеркало, стояла тоска, усталость и боль. И мудрость пожившего человека, многое испытавшего на своем веку. Глаза - зеркало души, с этим не поспоришь.

Сзади раздалось Окрошкино цоканье.

- Ты почему не спишь, болезный? - спросил Сидоров у Окрошкиного отражения в зеркале.

- Не спиться, Ляксеич. Вот решил щетину срубить. Завтра афганцем в метро пойду. Вставать-то рано, пока доскачу на трех ногах! Некогда бриться утром-то будет. А бриться надо. Беженцу со щетиной быть разрешается, воину-интернационалисту никак нельзя.

- Это точно, - согласился Сидоров.

Вдруг словно кто-то посторонний сказал за Сидорова:

- А у тебя, Окрошка, ножницы есть? - Сидоров даже сам удивился своему неожиданному вопросу.

- А то, как же? А тебе, Ляксеич, зачем?

- Давай сюда. Бороду хочу подравнять.

Окрошка вытащил из потертой женской косметички вполне приличные ножницы и протянул их Сидорову. Тот, недолго думая, схватил бороду в кулак и стал кромсать ее, только клочки пегой шерсти полетели.

- Ты это че? - ужаснулся одноногий бомж. - Ты че творишь, Ляксеич?

Ты зачем…? Ты…ты же весь свой авторитет…

- Не в бороде авторитет, Окрошка, - уверенно заявил Сидоров. -

Бритву лучше дай.

Через пару минут в зеркале отражался гладко выбритый мужчина средних лет с худощавым лицом и удлиненной прической из светлых волнистых волос. Одежда на Сидорове была простая, бедноватая, и казалось чужой, совершенно не вязалась с его лицом. Окрошка долго смотрел в зеркало на Сидорова, потом вынес свой вердикт:

- Говно.

- Ты так считаешь?

Окрошка склонил голову набок, выпятил нижнюю губу, оценивая.

- Конечно, говно. Был ты, Ляксеич, взрослым мужем, теперь юнец желторотый.

- Ну, не такой уж и юнец, - задумчиво пробормотал Сидоров, придирчиво всматриваясь в свое новое, вернее забытое старое лицо, и подумал: 'Очки бы темные. Кажется, я видел недавно неплохие солнцезащитные очки на ком-то из бомжей'.

Поднимаясь в свои апартаменты, Сидоров размышлял над только что совершенном им спонтанном брадобрействе. С чего это вдруг он пошел на поводу у своих совершенно необдуманных решений? С какого такого перепугу? Прожив сорок два года на грешной земле, испытав взлеты и падения, любовь и измену, страсть и разочарование, попробовав на вкус горечь утрат, он научился быть трезвым и расчетливым. Прежде, чем принять решение, он всегда рассматривал проблему с разных сторон, а уж потом… А тут такое…, такая отчебучка!

Нет, Сидоров, сказал он себе, ничего не возникает на пустом месте.

Каждый поступок, даже вроде бы не осознанный, имеет первопричину. До сегодняшнего дня он и не задумывался о том, как выглядит и сколько скопилось седины в его бороде…Альфред! Сегодня он встретил

Альфреда и услыхал от него о смерти Катерины, узнал о Прохоре и чеченских отморозках. Дальше просто - Прохора нужно наказать. А кому это надо сделать? Ему, кому же еще? Не Альфреду же Аркадьевичу, слабаку малохольному. В обличии бомжа отомстить Прохору не удастся, ведь надо близко к нему подойти, вплотную!

Сидоров зашел в свою опочивальню. В окне спальни тоже сохранились стекла, но только в верхних шипках, нижние были забиты фанерой. Свет падал спящему Альфреду на лицо. Альфред всхлипывал во сне, поскуливал, дергал носом и губами, обнажая зубы. Щенок. Ну, просто вылитый щенок. Жалкий, побитый, брошенный хозяйкой и уставший неприкаянно скитаться по улицам щенок. Спит и видит во сне своих обидчиков. А может быть, хозяйку…

- За что же тебя Катька полюбила? - тихо сказал Сидоров, обращаясь, скорей всего, к самому себе, чем к спящему Альфреду.

Подушка в плюшевой наволочке совсем сдулась. Сидоров осторожно, чтобы не разбудить спящего Альфреда, вытащил ее, придержав голову, пахнущую гарью, надул подушку и снова засунул ему под голову.

- Спасибо, Катенька, - пробормотал Альфред во сне, и его губы растянулись в добродушной и немного глуповатой улыбке.

- Не за что, - усмехнулся Сидоров и добавил: - По-моему, не за что тебя любить…

…Они с Катериной занимались любовью весь оставшийся вечер и почти всю ночь, уснули только под утро. Но выспаться им не дали.

Длинный, настойчиво длинный звонок в дверь, потом удары кулаком, а быть может, и ногами. Наверное, тот, который хотел попасть в квартиру, был уверен, что хозяйка дома.