Осенними тропами судьбы

Её рассказ был краток. Пока путники полдня томились у древних берёз, Млада раздобыла у местной травницы эту дроботуху и приготовила крепкий отвар. Потом купила бочонок отличного вишняка, влила туда два ковша отвара, одолжила телегу с лошадью и направилась по дороге прямо в засаду. Разбойнички — кто пеший, кто конный — тут как тут: «Кто таков, что везёшь? А ну-ка, выворачивай мошну!» В мошне оказалось пусто, поэтому грабители решили взять то, что Млада везла. Та лишь улыбнулась: «Пейте, ребятушки. Этот медок — для самого князя, так что можете не сомневаться, что он — лучший, что ни на есть». «Княжеским» медком с дроботухой вся шайка угостилась прямо на месте: весь бочонок скорёхонько распили на ура, а Младе ничего не стоило скрыться сквозь пространство способом дочерей Лалады.

— Никогда не слышала про такую траву, — проговорила Ждана. — Как она действует? Усыпляет, что ли?

— Да нет, с неё как раз-таки наоборот — не очень-то поспишь, — засмеялась Млада, сверкнув белыми клыками. — А действует травка так, как называется. Кто нутро своё облегчить долго не может — тому хорошо помогает, послабляет очень скоро — моргнуть не успеешь. Вот только если слишком много её употребить, весьма большие неприятности в животе могут случиться… А этого отвара влила я в медок — будь здоров! Так что корчатся сейчас в придорожных кустиках наши лихие ребятушки — с голыми задницами с места сойти не могут. Не до нас им маленько.

Мал опять фыркнул в ладошку, а Радятко только двинул бровью. Ждана сказала:

— Ну и поделом им. Будут знать, как на дороге бесчинствовать, проезжий люд грабить. Ловко же ты их, Млада!

Женщина-кошка только кашлянула в кулак. Её брови резче выделялись на побледневшем лице, угрюмо нависая над устало прищуренными глазами, осенёнными болезненной голубоватой тенью. Сходство с Твердяной проступило как никогда остро, не хватало только ожогового рубца и бритой головы с чёрной косой.

— Выпей ещё отвара, — предложила Ждана.

— Маловато от него проку, — поморщилась Млада. — Он плохо действует ещё и потому, что сделан на местной воде, а в ней — тоже хмарь… Но совсем без него — тоже невозможно.

Однако скоро стало ясно, что на таком отваре далеко не уехать. К наступлению темноты они одолели ещё один перегон; Млада, бледная до синевы, тяжело сползла с козел и с трудом добралась до постели, опираясь на плечи Жданы и Радятко. К их услугам была сумрачная грязная комнатёнка с соломенными тюфяками, расстеленными прямо на полу, но и этому приходилось радоваться. Младу бил озноб, и её расположили на полатях у протопленной печи. Забыв о сне и пище, Ждана ночь напролёт сидела возле неё. Не имело значения, сколько масла сгорит в лампе — княгиня Воронецкая выложила за постой свои последние деньги. Ложку за ложкой с почти бесполезным отваром подносила она к серым пересохшим губам Млады: больше решительно ничем она не могла помочь. Где-то на задворках памяти теплилась мысль о том, что надо бы снова связаться с княгиней и всё-таки предостеречь от стрельбы в Цветанку, но, сколько ни пыталась Ждана сомкнуть усталые веки, полноценно уснуть не получалось. Страх, что Млада перестанет дышать, то и дело выдёргивал её в явь.

Вместе с бледно-розовым, простуженным утренним светом в бодрствующее око окна заглянуло отчаяние. Млада была совсем плоха — у неё не осталось сил даже на то, чтобы самой сесть в постели, не говоря уж о мгновенном перемещении. После бессонной ночи Ждана сама падала от усталости: от малейшего усилия до мучительной дурноты колотилось сердце, а перед глазами плыли пятна радужных вспышек. Не помогло взбодриться даже холодное умывание. В повозку Младу на руках занесли двое мужиков из обслуги постоялого двора — конюх и его помощник. Глядя на её безжизненно повисшую руку, Ждана застыла в обречённом безмолвии, а в душу до крови врезалась острой слюдяной пластинкой беда. Неужели хмарь, зверем-падальщиком ползшая по их следам, одержит победу?

За ночь земля уснула под панцирем заморозка: на лужах с хрустом ломался лёд, грязь затвердела до звона, а дыхание из лошадиных ноздрей вырвалось клубами белёсой дымки.

— Радятко, править будешь ты, — зябкой скороговоркой пробормотала Ждана, борясь со сводившей челюсти дрожью. — Белые горы уж видны, не заблудимся.

Тут сиденье поднялось, и из ларя выкарабкалась Цветанка. Из-под приподнявшихся ресниц Млады прорезался мутновато-измученный взгляд, брови напряглись и дрогнули. С губ слетел стон:

— Ты…

— Я, я, — пробурчала девушка, расправляя сплющенную шапку, служившую ей изголовьем, и разминая затёкшее от неподвижности тело. — Вот не хотела ты меня брать с собой, а зря. Что бы вы сейчас делали? Из парнишки возница никудышный, так что принимай меня на прежнюю должность, государыня… Только сперва хоть кусок хлеба с водой дай, а то и я ноги протяну.

Ждане показалось, что в глазах Радятко блеснул зловещий волчий свет. Его верхняя губа высокомерно дрогнула.

— Почему это никудышный? Если на то пошло, то от тебя тоже не много проку было!