Осенними тропами судьбы

«Это не беда, — ответил Вранокрыл. — Пожалую тебе землю… Десять сёл под Зимградом. — И, проницательно прищурившись, добавил: — Только ты, матушка, не так проста, как хочешь казаться. Думаешь, я ничего про тебя не знаю? Родом ты из-за Белых гор, из Светлореченских земель, а отец твой был княжеским посадником[18] в городе Свирославце. Так что не прибедняйся, роду ты знатного, и мне вовсе не зазорно тебя в жёны взять. Пусть ты и не княжеских кровей, но и не простолюдинка. Выходи за меня, Жданка… — И, сверкнув глазами, Вранокрыл грозно прибавил: — А откажешься — содержания лишу, а своего сына заберу — пойдёшь по миру».

Долго молчала женщина. Гордость била в ней крыльями, кричала надрывно, звала или в небо — или в омут камнем… Потерять всё, сгинуть в нищете и сыновей сгубить, закрыв им дорогу в жизнь? Если бы Ждана была одна, она не задумываясь выбрала бы путь в никуда — на свободу, где и смерть красна…

«Думай, Жданка… Просто так я тебя кормить больше не могу, — подталкивал её Вранокрыл к принятию решения. — Тебе детей растить надо — выкормить, в люди вывести. Муж тебе нужен, защитник. Негоже тебе одной быть».

На длинных ресницах Жданы повисли крупные блестящие капли. Она моргнула, и слёзы скатились по щекам, отчаянно сжатый рот шевельнулся:

«Не люб ты мне, княже».

Жёстко сложенные бледные губы Вранокрыла только чуть изогнулись в усмешке.

«Не люб я ей… При чём тут это, когда тебе о детях думать надо? Куда ты с ними одна? Побираться пойдёшь? Я ж не зверь какой — ни тебя, ни их не обижу, слово князя даю. А ты… — Вранокрыл наклонился вперёд, и его большая, покрытая жёстким тёмным волосом рука тяжело легла на кисть Жданы, жадно сгребла её тонкие пальцы, сжимавшие вышитый платочек. — Ты, злодейка, иссушила мне душу. Очи твои мне ночами снятся, веришь? Не могу без тебя ни есть, ни пить. Дума не думается, дело не делается — а всё оттого, что ты у меня засела, как заноза, и в уме, и в сердце. Сознавайся — приворожила меня?»

Ждана похолодела, вздрогнула, попыталась вырвать руку, но князь прижал её крепко. Потемневшими глазами он неотрывно смотрел ей в лицо — не то с ненавистью, не то с горькой и больной страстью. А может, с тем и другим вместе.

«Ворожбою не занималась никогда, государь, — еле слышно пробормотала женщина, едва не падая с лавки и еле ощущая свои онемевшие губы. — Мужу своему была верна, на чужих не заглядывалась… Невиновна я».

Рука князя разжалась и выпустила её пальцы. Его веки устало опустились, взгляд потускнел.

«Правду говоришь или брешешь — неважно. Так что ты ответишь мне? Согласна пойти за меня?»

Горница с серебряным звоном плыла вокруг Жданы. Бревенчатые стены пошли в пляс, рушники с вышитыми петухами, клюющими смородину, будто ожили и замахали концами-крыльями. В груди висела тяжким муторным комком безысходность. Пустота… Бескрайнее поле раскинулось вокруг, и ни одной живой души. Неоткуда было ждать поддержки. Далеко, в Белых горах, остался мудрый, окрыляющий взгляд той, по кому тосковало её сердце на самом деле. Но тоску эту Ждана давно схоронила так глубоко в душе, что ей самой порой казалось: всё прошло и быльём поросло. Отпели птицы на могиле её любви, и всё, что осталось от её выжженного сердца, она отдала Добродану. Дом и дети стали её явью, а в Белых горах осталась недостижимая, прекрасно-горькая мечта.

«Дай мне сроку три дня, — проронила Ждана сипло. — Мне надо подумать, княже».

«А по мне, так нечего тут думать, — проворчал Вранокрыл. — Однако ж, будь по-твоему… Через три дня приду за ответом».

…И вот, она гуляла по саду с осенью в сердце, а на её белом парчовом летнике[19] золотился мудрёный узор. Но что ей эта роскошь? Жемчужное очелье[20] не могло придать её думам блеск радости. Переселяться пришлось недалеко: родное село Звениярское располагалось всего в трёх вёрстах от загородной усадьбы Вранокрыла, где он любил подолгу жить, устраивая охоты. Приставленные няньки присматривали за маленьким княжичем, а старших мальчиков поручили угрюмому кормильцу — дядьке Полозу, худому, чернявому, остролицему, чем-то и правда похожему на змею. Подойдя, он отвесил Ждане почтительный поклон и увёл её сыновей на конюшню — учиться верховой езде, а она осталась в саду одна.

В зарослях вишни и калины пряталась деревянная резная беседка — туда и направилась задумчивым шагом Ждана, дыша грустной осенней прохладой. Сочные грозди пылали манящим, алым огнём, да горька ягода калина — без мёда не съешь. Присев в беседке и сложив руки на коленях, на золотом парчовом узоре, Ждана устремила взгляд на вечерний небосклон над кронами садовых деревьев. Сердце её рвалось в Белые горы…