Осенними тропами судьбы

Постепенно Ждана осмелела и с пристальным любопытством стала следить за тем, как женщины-кошки находят своих суженых. Обморок, как оказалось, ознаменовывал благословенное соединение предназначенных друг другу сердец: отклик в душе истинной избранницы накрывал её столь мощно, что она лишалась чувств. Ждана поняла значение испытующего, повергающего в трепет взгляда, который дочери Лалады устремляли на невест: они таким образом искали, звали своих единственных, окликая души. Если девушка просто нервничала и смущалась под этим взглядом, то женщина-кошка шла мимо и искала дальше, а если выбор попадал в точку, ей следовало как можно скорее ловить в объятия свою будущую супругу, потерявшую сознание.

Когда солнце перевалило за полуденную точку на небосводе, на поле появились разносчики угощений. На их лотках можно было найти всевозможную снедь… Особенно гордились собою калачи — пышные, румяные, заплетённые в пухлые «косички»; ватрушки, поджаристые по краям, с желтовато-белой творожной серединкой, так и просились в рот: «Съешь меня!» Пироги — с мясом, рыбой, птицей, капустой, рублеными яйцами — подворачивались на любой, самый привередливый вкус; печатные пряники, медово-сладкие, с душистыми травами — ну как не ухватить парочку, с выпуклой чудо-птицей или лесным зверем! Также в изобилии были жареные утки, перепёлки и гуси, уже напластанные на куски для удобства гостей. Не забыли и о медовой кутье, завёрнутой в тонкие лепёшки; золотисто возвышались на лотках бессчётные горы блинов с кружевными, хрупко-хрусткими краями, а к овсяному киселю всем раздавали ложки… Наряду с едой разносили и питьё: мёд ставленный, мёд сытный, сбитень, квас, отвар из кипрея. Пируй — не хочу!

Хмельной ставленный мёд двадцатилетней выдержки наполнил Ждану солнечной, весёлой бесшабашностью. Хотелось сбросить долой мешающие, отягощающие украшения, лишнюю одежду и пуститься в пляс… Особенно ненавистен был свадебный венец, стискивавший голову обручем. Где же глаза, которые пронзали её душу под утро? Ах, как невыносимо духовит и крепок мёд, настоянный на можжевеловых ягодах, мяте и душице… Первая чарка — колом, вторая — соколом, а прочие — мелкими пташками полетели в рот Жданы, а голубоглазая судьба всё никак её не находила. Вокруг головы обручем билась боль, земля качалась под ногами и тянула к себе, а солнце так и норовило острыми лучами выклевать глаза. Что же делать? Вопрос тяжело набух, давя на душу, и вдруг — щёлк! Решение пришло, созрело, со стуком упало и покатилось, как спелый орех. Остекленело глядя перед собой, Ждана побрела между девичьих кругов, ища и не находя заветные, самые нужные на свете глаза…

Вместо глаз она нашла куст. Осев под ним наземь, Ждана устремила взгляд в небесную высь, где висели мучительно-лёгкие облака. Прохладная тень у корней куста манила прилечь, растечься по траве, что Ждана и сделала. Над головой сочувственно шевелилась молодая листва, а липкие тенёта хмеля прочно опутали её коконом, приклеив к земле так, что и не подняться.

…Какие-то празднично разодетые, расфуфыренные в пух и прах тётки — по всему видно, матери приехавших на смотрины невест — нашли её и расквохтались над ней.

«Девонька, что ж ты так! Разве ж можно? — всплёскивали они руками. — Кто тебя после этого замуж возьмёт? Стыд-позор…»

Ждана и сама уже всем нутром ощущала горечь от совершённой ею глупости… Зачем она соблазнилась медвяной сладостью, обманчивой и коварной, следом за которой в её душу вползло чудовище хмеля? И теперь все смотрели на неё, укоризненно и неодобрительно качая головами, точно над горькой пьянчужкой, хотя она никогда в жизни не упивалась прежде. Дома никто не давал ей на то воли, а здесь её подхватила, завертела, понесла праздничная круговерть… И не довела до добра.

«Ох, Жданка, как же тебя угораздило! — сокрушалась над ней откуда-то взявшаяся мать. — И что теперь нам делать прикажешь? Кому такая невеста бедовая нужна?»

Окончательно она пришла в себя вечером, на лежанке в гостевом доме. Медовая сладость сменилась терпким отрезвляющим питьём — длинным потоком материнских упрёков. Смотринам предстояло длиться ещё два дня, и первый прошёл для Жданы впустую, а второй она пропустила сама, не в силах показаться людям на глаза после вчерашнего позора. Праздник продолжался без неё: сердца-половинки находили друг друга, девушки падали в счастливые обмороки, а она лила слёзы в привезённую из дома подушку.

«Ой, гулёна, ой, шалопутка! — корила её мать, ещё пуще надрывая душу. — Разве ж мы за этим сюда столько по дорогам тряслись? Чтоб ты долю свою, счастье своё вот так взяла да и променяла на похмелье? Ох, горе с тобою горькое…»