Осенними тропами судьбы

Каждую ночь княгиня отправляла свой дух в путешествие по горам, и всякий раз Ждана её там находила. Это были сладкие, грустные встречи с редкими прикосновениями: они ласкали друг друга лишь взглядами, доходя до исступления. Княгиня показывала Ждане самые прекрасные места в Белых горах, а девушка раскрывала ей свою душу — тихий сад, полный прозрачного солнечного золота. Невозможно было не полюбить его тенистые дорожки, его чудесные деревья, одни ветки которых цвели, в то время как другие уже приносили плоды… В этом саду чувствовалось присутствие Лалады: она сама гуляла в нём и своим дыханием творила все эти чудеса. А когда наступали сумерки, в самой середине сада можно было увидеть таинственный, манящий свет, золотившийся сквозь листву высоких кустов цветущей вишни. Зачарованные, Лесияра с Жданой рука об руку подошли к ним; ветки сами раздвинулись, и они ступили на маленькую лужайку. В траве ярко сияло нечто похожее на крошечное солнышко. Княгиня не дыша смотрела на это чудо — боялась спугнуть, а Ждана склонилась и подобрала лучистый комочек света. Зависнув над её ладонью, он сиял, освещая её лицо и отражаясь в зрачках радужными искрами, преображая Ждану и раскрывая на неё Лесияре глаза… Как она была прекрасна! Княгиня без колебаний поклялась бы, что видит перед собой самое дивное творение Лалады. Какой же слепой надо быть, чтобы только сейчас увидеть это совершенство, кристальное и ослепительное, как восход над Белыми горами! Если бы эти брови были горными склонами, Лесияра никогда не покидала бы их, зимой и летом восхваляя их красоту в песнях; если бы эти глаза были звёздами, княгиня превратилась бы в озеро, чтобы каждую ночь отражать их свет в своей груди. Всё, что ей сейчас оставалось, это поддержать снизу сложенные горстью руки Жданы, в которых сиял лучистый сгусток, и с наслаждением приникнуть к доверчивому бутончику губ в осторожном, бесконечно нежном и головокружительном поцелуе. Вишнёвые цветы превратились вдруг в светящихся мотыльков и запорхали вокруг них искрящимся вихрем.

Сны снами, но была и явь, в которой жило преданное сердце Златоцветы. О том, чтобы ранить его или разбить, княгиня даже подумать боялась. Глядя в родные серо-зелёные глаза, она видела всё ту же девушку, которая надела ей вместо княжеской короны венок из полевых цветов, и чьим ногам она вернула способность ходить. Это была всё та же яблонька — так княгиня называла Златоцвету наедине, в мгновения нежности. Чувствовало ли яблонькино сердце что-то неладное? Об этом Лесияра тоже страшилась думать, а петля затягивалась всё крепче.

Однажды, утомлённая после хлопотливого дня (пришлось побывать с проверкой в нескольких городах), Лесияра направлялась в покои супруги. Перед этим она основательно вымылась и пропарилась в бане, чтобы прогнать усталость и войти к жене бодрой и освежённой. В покоях раздавались голоса, и то, о чём они говорили, заставило княгиню замереть у двери, похолодев.

«Прошу, заклинаю тебя сердцем Лалады, скажи мне! Ты ведь всё видела. Тебе всё известно!» — умоляла Златоцвета.

«Не гневайся, госпожа… Не могу взять в толк, о чём я должна рассказать».

Второй голос принадлежал, без сомнения, Ясне. Златоцвета умоляла её поведать, что случилось на рыбалке, с которой княгиня вернулась сама не своя, но дружинница твёрдо отвечала, что ничего особенного не произошло. Послышались всхлипы, от звука которых сердце Лесияры стиснула когтистая лапа боли.

«Госпожа моя, что ты! — воскликнула Ясна. — Поднимись, негоже… Где это видано, чтоб…»

«Прошу тебя, скажи… Видишь, на коленях умоляю… Как мне тебя ещё упросить?!»

«Да нечего мне сказать, госпожа, помилуй! Встань!»

Чуткое ухо Лесияры уловило звуки возни: видимо, Ясна поднимала Златоцвету с пола. Сердце оборвалось и провалилось в ледяную бездну, в грудь дохнуло зимней вьюгой, но отступать было некуда: позади — только пустота и отчаяние. Войдя, княгиня увидела, как Ясна, подхватив рыдающую Златоцвету на руки, с великой бережностью усадила её в кресло у столика для рукоделия. Заметив Лесияру, выпрямилась, руки по швам:

«Государыня! Прошу прощения… Дозволь вернуться к службе?»

Княгиня кивнула. И вздрогнула, прочтя в серых глазах дружинницы столь явное неодобрение, что её сначала окатило холодом, а потом бросило в жар возмущения: какое право та имела судить её, правительницу Белых гор? Однако, вину за собой княгиня чувствовала, а потому промолчала. Блеснув пластинками брони на кольчуге, Ясна вышла, а Лесияра, подвинув к креслу скамеечку, села у ног Златоцветы. Завладев её руками, она покрыла их жаркими поцелуями.

«Я слышала, о чём ты расспрашивала Ясну. Ничего плохого тогда не случилось, поверь мне, яблонька, — сказала она. — Не надо больше никого спрашивать, а то ещё что-нибудь не то подумают…»

Видеть в родных глазах слёзы было невыносимо. Нагнув голову Златоцветы к себе, Лесияра крепко прильнула к её губам, потом встала, откинула пурпурный бархатный полог, за которым скрывалась пышная постель. Пресекая малейшие возражения, она подхватила супругу на руки и отнесла на ложе.