Ощущение времени

— Добрался уже до самого верха… сказали, что есть какие-то ампулы… только-только выработали… не у нас, конечно, но достать можно… проходят испытания в клинике… там… вот переправить — проблема… в стадии разработки лекарства через границу перевозить нельзя — контрабанда, шпионаж и т. д… вот так.

— И ты знаешь, как их достать… и сколько это стоит… — неизвестно зачем, больше по инерции, поинтересовался Додик.

— Говорят, тысячу рублей.

— Тыщу? Что, мы не можем достать тыщу?

— Одна ампула.

— А надо?.. — прищурился Додик.

— Не меньше шести… каждые десять дней по инъекции… какая-то радиоактивная гадость.

— Что, мы не можем достать шесть тысяч?

Кто мог увидеть в этом страдающем, озабоченном выживанием мире крохотный огонёк надежды? Что они, страждущие, могли рассмотреть в нём сквозь плотную завесу словоблудия серого чахоточного кардинала, смотревшего на презренную паству со стен аудиторий и залов, один из висельников политбанды… он был вечен, зол, жесток… а впрочем, не имело значения ни его лицо, ни имя… система была выстроена гениально — она саморегулировалась, и на место одного становился другой… ещё одну закономерность можно было заметить в этом движении: каждый последующий был страшнее предыдущего.

Лысый занимался военной литературой. Говорили, что он простой, не вредный член Комиссии почти всегда голосует «за». Ну, у каждого же могут быть враги, неприятели, скажем, мягче… тогда уж нечего говорить… Чтобы не вызывать излишних литературных сравнений с «Войной и миром» Толстого или «Звездой» Казакевича, он лично, когда говорил о себе, уточнял: документальная военная литература… первое было, безусловно, справедливо, что касается второго… — это, как посмотреть — с кем и чем всё же сравнивать… номера полков, имена командиров и полководцев, количество орудий и танков, даты приказов и их шифры-литеры, названия городов, посёлков, деревушек, речек и сторон света, количество погибших и раненых… вся бухгалтерия войны вмещалась в его страницы… может, там и были ошибки, но не его, а тех документов, которые он добывал для публикации всеми правдами и неправдами в самых немыслимых и «заслуживающих доверия местах».

Казалось, если взять его книгу за две обложки, так, чтобы страницы веером свесились вниз, а потом потрясти, как следует, посильнее — горы всей этой информации ссыплются с бумажных листов, не сцепленные ни фразой, ни эмоциями автора… и останутся на листах сиротливо дрожащие редкие междометия, союзы да предлоги, но потом и они осыплются, как сладкая пудра с засохшего, чёрствого теста… так что насчёт литературы…

Достоинство того, что скапливалось под обложкой с его фамилией, было в том, что он умел, знал как и добывал невероятную, недоступную, закрытую-перезакрытую информацию, и вся она была снабжена ссылками на сопутствующие документы. Только он знал, чего это стоило (часто и в прямом денежном выражении)… но все расходы быстро окупались — его статьи, выдержки, отрывки, главы книг и т. д. печатались буквально везде и всегда имели успех.

Единственный промах Лысого был в том, что он называл себя писателем. На самом-то деле к литературному труду, к писательству он не имел никакого отношения, да ещё вдобавок был и не силён в языке, на котором творил… Писал, как и говорил, с ошибками.

Додик не знал, почему он ему позвонил. Знакомы они не были. Больше того, легко было предположить, что после прочтения книг друг друга желания поближе узнать автора у них, у обоих, не появилось бы.

«Заходи, когда застанешь, — сразу на „ты“ хмыкнул в телефон Лысый, — хоть сейчас. Я круглые сутки работаю — у меня мирного графика нет».

Обычные сомнения одолели Давида после часовой дороги, совсем на пороге цели, и он повернул назад. «Что я скажу ему? То, что думаю? Это я уже делал — результат знаю. То, что „надо“? А что ему надо? Что мне?» Каждый вопрос, несомненно, имел множество вариантов ответа, в зависимости от различных условий и личности, но один был стопроцентно верным в нашем отечестве. Додик повернул к магазину, запасся бутылкой и сунул её во во внутренний карман куртки.

— Разговор будет серьёзный, — констатировал Лысый, разглядывая Додика. — Рекогносцировка такая: дома один — жена в санатории, дочь в консерватории, — он хихикнул неожиданной рифме и мотнул головой, — проходи.